|
|
Клейнер И.А. Запах времени
Помню пронзительно, до одури, до головокружения, с открытыми или закрытыми глазами, всем психическим и молекулярным составом своего одиночества грандиозную акварель искрящегося белоснежья и алого восхода той далекой поры 1941 года, в которую я был заброшен трехлетним пацаном. Сквозь прорезь башлыка, завязанного крест-накрест за спиной, сквозь заиндевевшие пушистые ресницы, сквозь едва теплый белесый пар, поднимающийся из воспаленных легких, смотрело мое заплаканное лицо в эту космическую юдоль человеческого горя, не понимая и не осознавая в силу своего младенческого возраста действительный масштаб его распространения во времени и пространстве. Это сейчас, выйдя за пределы текста и отшумевшей судьбы, подняв поседевшую голову над шелестом листков своих отрывных календарей, я могу воспроизвести почти с хронологической точностью правдоподобие того или иного факта тех лет. Но тогда было лишь ощущение огромной беды, бушующей где-то там, далеко-далеко за маминой спиной, за всем ее худеньким тельцем, тащившим санки с жестяным корытом, в котором сидели я и младший брат. Мама везла нас в детский сад мимо покосившихся, заснеженных избушек и заборов, мимо серых тулупов, телогреек и ушанок, навалившись, как бурлак, худеньким плечом на фиолетовую морозную темень, усеянную далекими звездами. Запах конского навоза, дегтя и табака, настоянный на жгучем морозе, человеческой суровости и ласке, входил в мое пока еще неземное существо, наполняя его заметами и признаками, отточиями и зарубами, на которых с годами моя память раскинет неувядающую крону оцарапанных в кровь сюжетов и замыслов.
Закрываю глаза и глубоко втягиваю в себя запах снега, вымытых деревянных полов, хлорки и свежевыстиранных простыней, принесенных с мороза в жарко натопленную избу. Дух природы и дух человека переплелись в сказочных узорах инея на синих стеклах подслеповатых окон, пар от разваренной картошки поднимается над чугунком, выскобленные ножом добела скамейка, стол и подоконники пахнут таежной сосной и кедром. Мама в ситцевом халатике с распущенной золотой косой ниже пояса поливает пунцовую герань. Мы с братом, вымытые и причесанные, сидим смирно за столом в ожидании завершения завтрака цветка.
Мне еще не ведом запах бинтов и крови, наркоза и застоявшегося смрада больничных палат, который обрушится и сожмет всего меня в одну кричащую боль через несколько лет. Мне еще не знаком запах предательства друзей и любимых, пока я еще там, далеко-далеко, в той изначальной чистоте первых шагов и первых откровений мира. Пока я еще бессмертен, пока еще весело трещат дрова в печи, монотонно тикают настенные ходики и мамин тихий и родной голос звучит надо мной. Ее теплая ладонь лежит на моей щеке, и я закрываю глаза под пушкинское волшебство:
Мороз и солнце, день чудесный.
Еще ты дремлешь, друг прелестный...
И. Клейнер. 2010
