Илья Клейнер. Адаптация к новой жизни

Описывать подробно наше пребывание в Пайсе – небольшом северном городке Германии я не буду. Как сотни других иммигрантов мы жили в одном общежитии для переселенцев, ожидая распределения в другие города страны со стороны германской администрации. Образовавшаяся пауза в жизни не обескуражила нас, не подавила своим одномерным ежедневьем, хотя и расцвеченным довольно-таки непривычными картинами чужой жизни, с её уютными ландшафтами, обычаями, нравами. Мне казалось, что какой-то невидимый волшебный канат, занозистый и шероховатый, с наступлением каждого нового дня вбрасывается из будущего в наши сердца и мы медленно, но уверенно, шаг за шагом начинаем двигаться по нему в свою туманную даль.

Именно в это время, как никогда ранее, я стал задумываться над извечными вопросами бытия: кто я, зачем пришёл в эту жизнь, какова моя роль и есть ли она вообще, а если и есть, то в чем её суть? Нет, это не были праздные вопросы, вызревающие на дармовых хлебах,подаренных нам германским налогоплательщиком как акт покаяния за совершенный исторический грех, а напротив, являлись органичным порождением личного опыта и мироощущения в совершенно иных условиях адаптации к новой жизни.

Именно в это время, замкнутый в небольшой кубатуре немецкого уюта, я почувствовал себяравным по судьбе со всеми другими иммигрантами, а с другой стороны, в то же самое время, какая-то странная, внезапная сила с неотступной настойчивостью подталкивала меня восстать над самим собой, над этим усредненным и устоявшимся бытом и сотворить нечто такое, что было бы достойно своему призванию на земле.

Я принимаю подобных
по кровотоку идей,
Содранных и обагренных
болью чужих людей.

Гонимых неравнодушьем
воли, судьбы и зрачка
За право встать над удушьем
внутреннего смердячка.

Чтоб выйти в распах вселенной
равновеликим Творцу,
Восстать над своим изверьем,
чтоб вровень Его венцу.

Всем от рождения даден
тот чернозём высоты,
В котором Гомер и Гайдн
с тобой и Гойей на "ты".

Но тиной мы заростаем
в трясине привычных дней,
И не родясь, умираем
над спящей душой своей.

Колокол слышится дальний,
плачет ослепшая выпь.
Стыдно не быть гениальным,
каждый им должен быть!

Наконец, получив приглашение от того же Николая Эпштейна, мы с женой выезжаем в Потсдам и поселяемся в общежитие на Киршаллее (Вишнёвая аллея), в котором прожили восемь месяцев, пока не получили отдельную трёхкомнатную квартиру в самом центре города.

Наша жизнь в общежитии практически ничем не отличалась от жизни всех других иммигрантов, если не считать, что я каждый день трудился за письменным столом или у мольберта.

Что меня больше всего поражало в этот период? Это какая-то неуёмная, первобытная жажда наших переселенцев к дармовому обогащению. Практически любой предмет, выставленный немцами у своих подъездов как ненужный в обиходе, начиная от телевизоров, приёмников и кончая креслами, коврами, стульями и этажерками, тут же немедленно переносились нашими людьми в свои комнаты. Когда-то Шолом Алейхем вопрошал устами своего героя: "Зачем еврею два календаря?" Я также вослед знаменитому писателю мог спросить: "Зачем еврею два холодильника или три телевизора?" Ответа у меня не было.

Ещё не став членами общины, мои собратья по судьбе, начинали кучковаться, сбиваться в стайки, и с высоты своего былого житейского опыта и местопроживания в стране вечнозеленых помидоров начинали рьяно, с кипучей энергией, достойной иного применения, осуждать немецкие порядки и обычаи. Это уже потом, через определённое время, став полноправными членами общины, некоторые из них, у которых в одном месте постоянно гудит пионерская зорька, начнут писать подметные письма и сочинять кляузы на своих единоверцев в немецкую администрацию, бороться всяческими не дозволенными методами за командные посты в той же общине. Кроме глубокого сожаления у меня поведение этих людей не вызывает.

Сегодня я думаю, что подобная дурная энергетика была не только и не столько свойством характера этих людей, их психотипа и даже генотипа, а скорее больной рефлексией эго на несостоявшуюся прежнюю жизнь у себя на родине. Дармовое пособие, получаемое ежемесячно (кстати, которое в таком объёме не существует ни в одной стране мира), плюс – открывшаяся свобода, не задействованная настоящим, серьёзным личным трудом, отсутствие у большинства осознания своего предназначения и приводило к подобному образу жизни.

Точно знаю, не всякий признается,
но у каждого есть одна,
есть своя страна эмиграции,
ему посланная страна.

Внутривенная и безглагольная,
персональный мираж в пути,
Как звезда моя шестидольная,
как далёкий, нездешний мотив

И летят по параболам станции,
как разбитый цветной витраж.
Мы уходим в свои эмиграции,
как уходит в запой алкаш

И снимая с души ксерокопии,
мы калькируем на других
Наши судьбы и территории,
неозвученные миры.

В супермаркетах, как истуканы,
мы шизеем, шурша рублём.
Вечерами, упав на диваны,
дармовые хлеба жуём.

Переполненные энергетикой,
и себя пуще всех любя,
Мы вчерашние френчи и метники
примеряем вновь на себя.

Мы и здесь, над германской смородиной,
над германским пожаром роз,
Точно так же, как в прожитой родине,
в Робеспьеры играем всерьёз.

Ах, еврейская ты моя нация -
динамитная тишина,
Вековечная эмиграция,
неоконченная война.

Одурев от безделья, мы в паузах,
нарушая Берит святой,
Всё строчим подметные кляузы,
исходя ядовитой слюной.

А когда нас прижмёт по-чёрному,
когда в горле слезливый свищ,
Мы рыдаем под "Очи чёрные",
под бессмертный "Шумел камыш"

Но когда-нибудь без овации,
опрокинув земные года,
Мы в последнюю эмиграцию
в небеса уйдём навсегда.

И тогда никакие земные
индульгенции и протеже,
не помогут нам проходные.
Будет поздно, поздно уже!

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть