Илья Клейнер. Жажда жизни

В 1946 году я поступил в среднюю школу, которую закончил в 1956 году.

Говорят, что школьные годы – самая светлая и чистая пора. Возможно это и так, если бы не одно обстоятельство. В 1948 году я неожиданно заболел. Первый диагноз – межрёберная флегмона. Первая операция – пять глубоких разрезов. Послевоенная рентгеноскопическая аппаратура не смогла зафиксировать поражение надкостницы. Температура поднялась до 41 градуса. Началось всеобщее заражение крови. Анализ крови показал 40 РОЭ.

Я не буду утомлять читателя подробностями протекания моей болезни. Достаточно сказать, что я перенёс 17 операций в связи с очередными обострениями хронического остеомиелита, и каждый год я сдавал экзамены на костылях. Здесь интересно другое. Находясь на больничной постели, по 3-4 месяца в году, я вдруг понял, а вернее почувствовал всей своей шкурой, что такое горе, боль и смерть других людей, что я – не есть что-то главное, центральное в этом мире, а всего лишь песчинка, микрочастица страдания всего мира. Разве можно забыть предсмертный стон глухонемого? Разве можно забыть одиннадцать шахтёров, умирающих от тяжелейших ожогов, поразивших 3/4 пространства их кожного покрова? Разве можно забыть молодую женщину, которая выпила уксусную эссенцию, и её сине-фиолетовое лицо? А сколько я видел вокруг себя воинов, которые, получив тяжёлые ранения на фронте, умирали от гангрены, сепсиса, ибо пенициллин был доступен лишь считанным единицам. Хорошо, что моя мама в очередной раз срезала свои волшебные волосы, один за другим продала золотые зубы и на эти деньги купила своему сыну эту чудодейственную плесень по 500 рублей за ампулу. А что было делать другим, у которых не было такой матери?...

Принимая боль других, как свою, я понял ещё, что за свою жизнь надо бороться, нужно иметь огромнейшую жажду жить. Человек, который принимает мир таким, каков он есть, для меня пассивно-биологическое существо. Более того, мне дано было понять, что истинная сущность человеческой личности проявляется в пограничных зонах между жизнью и смертью. Помимо того, что сама жизнь ставила меня в эту пограничную ситуацию, я спустя достаточно длительное время, мог неоднократно входить в запретную страну "по ту сторону" и находиться в ней до тех пор, покуда меня не выводил из неё "агент страха и любви". Это "экзистенциональное бытие" интересно для меня в двух аспектах.

Во-первых, в чисто житейском смысле слова. Какая бы чёрная сила внешнего мира не угрожала, я всегда стремлюсь духовно вознестись над физическим. Благодаря этому самовнушению мне удавалось преодолевать такие боли (болею не "я", а часть моего "я", вернее – телесное отстранение, представляющее якобы меня), которые вряд ли перенёс усреднённый человек. Именно благодаря этому свойству мне несколько раз удалось выдержать сложнейшие операции без общего наркоза. Я уже не говорю о социальных конфликтах.

Во-вторых, в чисто духовном смысле слова. Нерасчленённость понятий жизни и смерти, радости и горя, гибели и воскресения для моего творческого видения является основополагающей.

Долгие месяцы, проведённые в больнице, дали мне замечательную возможность прочесть огромнейшее количество литературы, которую я не смог бы перечитать в обычных условиях. Практически вся Российская классическая литература, начиная со "Слова о полку Игореве" и кончая романами Льва Толстого и Достоевского, была мною прочитана на больничной кровати. Когда я поступил в институт, Леон Фейхтвангер, Томас Манн, Гёте, Пушкин, Лермонтов, Блок, Маяковский, Ахматова, Цветаева были моими старыми друзьями.

Находясь наедине со своей болью, я, в отличие от своих сверстников, скорее взрослел, имел возможность длинными зимними ночами задуматься над извечными вопросами человечества: "Кто мы, зачем мы пришли, куда мы идём, в чём смысл нашей жизни, в чём состоит бессмертие человека и есть ли оно?"

Личностное соприкосновение с человеческим страданием, болью и потерями вошло в мою душу очень рано, что во многом определило не только мою жизнь, но и творчество. Очищение и просветление души (катарсис) через драматические и даже трагические изломы жизни стали со временем для меня не абстрактными понятиями, а вполне жизненными реалиями.

Отметки мои в школе по основным дисциплинам были посредственными. Особенно по таким предметам как алгебра, геометрия, тригонометрия, физика и химия (сказывалась болезнь и длительные пропуски занятий). Их абстрактные символы, тангенсы и котангенсы, функции и валентности ничего не давали моему живому воображению, кроме невыносимой, скучной подневоли. Зато литература, история, русский язык были моими любимыми предметами.

Илья Клейнер. 2011-2014

Библиотека » Илья Клейнер. Улыбка заката. Автобиографическая повесть