И.А. Клейнер. Харон

Кто он, откуда пришёл в эти таежные, Богом забытые места, никто из старожилов толком не знал. Народ поговаривал, будто появился он здесь в стародавние времена, когда ещё никто и слыхом не слыхивал ни о какой революции, ни о каких Советах. Слухи иногда принимали такие фантастически неправдоподобные размеры, что если им верить, то выходило, что он ходил в товарищах аж с самим Достоевским, когда тот отбывал ссылку в Семипалатинске. Другие ответствовали: "Э, нет, братцы, наш Харон был ещё на ковчеге Ноя, пережил Всемирный потоп, опосля которого и очутился в наших краях". Что касается Фёдора Михайловича и даже самого Ноя – не знаю. Народные слухи – на то они и слухи, чтобы рядить в необычные формы обычное. Как бы там ни было, но возраст нашего героя действительно был неопределённый и не поддавался традиционной шкале измерения продолжительности жизни. Ну, посудите сами: согласно историческим данным, в Европе XIV века средняя продолжительность жизни составляла 25 лет. К XVII веку этот показатель вырос до 38. В XIX веке средняя продолжительность жизни возросла до 40 лет. В 1900 г. срок жизни увеличился до 46 лет. В 1999г. – до 78. Да что там наше время, достаточно вспомнить библейских героев, чтобы убедиться, что величие духа, его неуспокоенность определяют сроки продолжительности жизни. Учитывая последние достижения биологии и медицины, возможно, когда-нибудь человеческую жизнь можно будет продлить до бесконечности. Пока же можно продлить жизнь клеток, но не всего тела.

Ну, это я так, к слову, для любознательных. Вернёмся к нашему персонажу. Харон мог легко, без видимой натуги, взвалить на свои могучие плечи жеребца и отнести его в сторону. Железный прут в его пальцах сгибался, как соломинка. Рост Харона превышал два метра, его седая, клочковатая борода спускалась ниже детородного органа. Когда поднимался сильный ветер, он завязывал концы бороды у себя за спиной, не давая разойтись створам фуфайки. Один конец усов у него был пепельно-белый, другой – чёрный с рыжими подпалинами. Когда он заговаривал с кем-нибудь, то его косоглазый взор обычно скользил поверх головы собеседника, в какую-то только ему видимую даль. Говорил он с расстановкой, не торопясь, как бы заранее проворачивая жернова мысли внутри себя. Один глаз его был карим, другой – иссиня-голубым. Когда он заканчивал очередную мысль, зрачки неожиданно принимали строго параллельное направление по отношению друг к другу, а сам взгляд, точно пронзая собеседника, упирался в его затылочную часть. Выдержать подобный пронзительный взор практически было невозможно, и люди отводили глаза в сторону.

В действительности никто не знал настоящего имени этого старика-исполина. Харон – это была его кличка. Почему Харон? Причина тому проста. Дело в том, что в аккурат посерёдке деревни Верхотомки протекала река Валейка, на правом берегу которой находилось деревенское кладбище. Зимой, понятно, гроб ставили на дровни и тело спокойно перевозили по заснеженному льду на другой берег. А вот в летнее или осеннее время как быть? Вот тут-то на помощь сельчанам и приходил наш Харон. У него была единственная лодка-плоскодонка, в которую ставили гроб с телом покойника. Вот отсюда и пошла в народе кличка "Харон". А ему что, ни холодно, ни жарко, Харон – так Харон. Кто-то ведь должен перевозить тела усопших из мира живых в мир мёртвых.

К Харону люди приходили за помощью не только в дни траура, когда требовалась его неотложная помощь. Приходили к нему, вы не поверите, и бабы, которые никак не могли забеременеть. Причём, что весьма любопытно, делалось это по обоюдному согласию с их мужьями. Без записки, удостоверяющей согласие мужа, и его подписи акт соития отвергался Хароном напрочь. И в этом добровольном половом акте не было ничего зазорного и противоестественного в понимании жителей этой деревни, живущих по старообрядным нормам, вдали от цивилизации. Надо – так надо, о чём разговор, была бы охота. Вот почему дети Верхотомки, и не только одной Верхотомки, называли Харона своим вторым отцом. "Батя Харон, батя Харон!" – то и дело неслось со всех сторон. И папа Харон был весьма и весьма польщён подобным обращением со стороны своих хоронят голопузых. Приходили к нему под покровом ночи и женщины-одиночки, страстно желающие поиметь детей. Харон вёл с молодухами длительные беседы, в ходе которых выяснялось, что замужняя жизнь обошла их стороной, а время летит, и что через год-другой они уже не смогут забрюхатеть. Тогда Харон заваривал крепкий чай с какими-то только ему известными душистыми травами, угощал бабёнку, а затем укладывал её в горизонталь. И тогда Верхотомка и её окрестности, занесенные снежной порошею или черемушной дымкой, наполнялись такими завываниями, криками, вздохами и стонами, что, казалось, весь подлунный мир исходил в любовном экстазе. Птицы падали со своих гнёзд на землю, ошалевшие медведи выходили из берлог, звёзды срывались со своих орбит, да и сама земная ось меняла угол вращения. Жёны в соседних избах плотнее прижимались к телам мужей, хрипя в истоме: "Ну возьми меня, проклятый, ну давай ещё, ещё, ещё!". Именно в такие мгновения жизнь жительствовала, а смерть позорно бежала за горизонт, выбрасывая флаг капитуляции.

И лишь когда первые, робкие проблески наступающего дня нежнейшими полутонами входили в горницу избы Харона, он переворачивался на бок, подгибал под себя мохнатые ноги и прижимал к вымокшей бороде осчастливленную молодуху. В такие минуты застывшие фигуры великана и его пассии напоминали чем-то скульптуры Генриха Мура и Эрнста Неизвестного. Но наступал день в полный свой распах, и жизнь входила в привычные границы устоявшегося бытия.

Я бы никогда не рискнул устремить внимание читателя на этом эпизоде повествования, хотя, чего греха таить, он действительно достаточно любопытен сам по себе. Но есть одно "но", во имя которого я и взялся за перо. А дело всё в том, что я со своим приятелем Дмитрием Михайловичем – заядлым охотником и большим ученым-картографом однажды оказался в тех таёжных местах. Он занимался геодезическими разработками, составляя картографию горной Шории и выходя в промежутках на охоту, а я бродил по местным сёлам и деревням, собирая сокровища устного народного творчества. Однажды, не помню в какой день нашего путешествия, мы совершенно случайно забрели в избушку лесника, который нам и поведал, что сегодня в доме Харона соберутся сельчане и что будут там разговоры разговаривать такие, которые отродясь мы у себя в городе не услышим.

– Ступайте, мужики, туда, не пожалеете, помяните слово моё, – произнёс лесник.

– Это что у вас будет, колхозное собрание или клуб местных интеллектуалов? – язвительно бросил Дмитрий, посматривая хитровато на хозяина.

– Слушай, соколик столичный, – тут же парировал лесник, – а твоим мозгам череп не мал? Что касается интеллигентов, то их отродясь не было в наших краях. На какой ляд они туточки? – И сделав небольшую паузу, добавил: – Я думаю так, мужики, что интеллигент – это человек, много думающий о том, что его совершенно не касается. А дураков на свете мало, но они расставлены так грамотно, что встречаются на каждом шагу. Насчёт колхозного собрания я так скажу – нет давно этих самых колхозов, развалились они. Нетути больше дураков горбатить свой день от зари до зари за нищенский трудодень. Народ же гуртуется у Харона, чтобы не только послушать его разумные речи, но ещё и очистить душу свою от окислов грязных. Он у нас вроде пастыря, хотя церкви своей мы не имеем. Ступайте к нему, мужики, ступайте.

– Но мы не знаем, как туда пройти.

– Эка беда какая, да вы идите во двор, посмотрите на небо, найдите Полярную звезду. Самый большой её луч в аккурат опирается на крышу дома Харона. Идите на свет, и не ошибётесь.

Видя нашу нерешительность, лесник ухмыльнулся, затем подумав чуток, бросил:

– Ладно, так и быть, айда вместе. Мне всё едино надо повидаться с ним.

Перекрестившись, он, не мешкая, оделся, и мы вышли во двор. Кругом стояла дивная красота, волшебную тишину которой нарушал лишь скрип наших шагов по пушистому снегу. Высоко над нами горели чистые звёзды, среди которых самой яркой была Полярная звезда. Казалось, что в такую ночь ангелы спускались с небес к людям, чтобы укрыть их своими крылами и прошептать им прямо в сердце слова о любви и ещё о чём-то таком, что они когда-то слышали в далёком детстве, засыпая на руках своих матерей. Где-то там, далеко-далеко, за семью горами и за семью морями моджахеды вершили кровавые дела против мирных людей; депутаты издавали очередные законы и клялись в вечной любви к народу, кладя очередной миллион долларов на свои счета в заграничные банки; где-то неофашистские молодчики крушили кувалдами памятники над могилами евреев; правители новоявленных республик сносили мемориальные памятники воинам Второй мировой войны, утверждая самим актом вандализма независимую самостоятельность своего народа от России; где-то корчились и задыхались в дыму пожара молодые юноши и девушки не в силах выбраться наружу, пришедшие в свой клуб, чтобы оттянуться по-полной; где-то, крутя и виляя голыми задницами, сипела безголосая попса "под фанеру" и новоявленные шоумены и так называемые юмористы кривлялись по всем каналам телевидения, вызывая отвращение у думающих людей; где-то старая пенсионерка, прижав к груди внучонка, открывала газовый кран, чтобы завтра не проснуться и не умереть от голода. И в то же самое время строились новые дома, заводы, птицефермы, проводились новые дороги и газопроводы, делались уникальные открытия, звучала музыка Баха и Чайковского, рождались дети и молодые люди клялись друг другу в вечной любви, и рай лежал на плахе ада в темницах мрачного сознанья.

А здесь, в глухой таёжной глуши, отброшенной от цивилизации на сотни километров, жизнь протекала по своим неписаным законам, выстоянная на пряном запахе лугов и полей, сорокоградусных морозах, ежедневном семипотном труде и соблюдении заповедей предков.

Не прошло и десяти минут, как мы оказались у порога огромной избы. Ровный голубоватый луч света Полярной звезды и впрямь выхватывал из черноты избу Харона, делая её очертания воистину сказочными. На какой-то миг нам с Дмитрием показалось, что свет не только проистекал с небес, но каким-то странным и непонятным образом исходил в высоту от самого дома. Мистика – да и только. Зачарованный этим волнующим потоком, я хотел было уже закурить свою "беломорину", но натолкнувшись на предостерегающий взгляд лесника, положил пачку папирос обратно в карман.

– У вас что, здесь не курят? – шепотом спросил я, отряхивая снег с валенок.

– Не только не курят, но и не пьют, – последовал тут же ответ лесника. – На Рождество, Пасху или на Троицу мы можем позволить себе стаканчик-другой медовухи, а так, в будний день – не моги. Всё это баловство, химеры городские.

Войдя в просторную горницу, мы увидели множество народу, в основном пожилого возраста. Но были и молодые люди, которые стояли у окон и стен, освободив места старикам и старухам. На противоположном от входа конце длинного стола горела большая керосиновая лампа, над которой возвышалась седая голова великана. Чувствовалось, что люди пришли задолго до нашего прихода и беседа была в самом разгаре.

– Скажи, Харон, а правда, что люди по первости, со дня Адама и Евы, были задуманы бессмертными существами? – раздался чей-то голос.

– Правда, мил человек, правда. Пока не произошло первое грехопадение. Не вкуси наши прародители того плода запретного – жить бы им вечно, до скончания мира. Смерть – это самая определённая вещь, которая происходит в нашей человеческой жизни. Рождённый должен умереть. Это – закон!

– Харон, я слышал, что сейчас на земле живут 6 миллиардов 700 миллионов человек. Выходит, что и они рано или поздно умрут. Придут другие, но меня уже не будет. А мне всё кажется, что буду вечно жить. Что скажешь? – раздался тот же голос.

– Ты всё правильно сказал. Ты должен когда-нибудь умереть. Когда тебе было двадцать лет, ты полагал, что смерть – это то, что случается с другими, но только не с тобой. Жизнь тебе чудилась вечной, и ты сам в этой жизни был вечен. Погоди, не перебивай. Да, ты видел, что кто-то умирает. Но умирает другой, только не ты. Но вот потом, с годами, ты начинаешь понимать, что смерть рано или поздно придёт и к тебе. И тем не менее, что-то есть в тебе такое, что заставляло и заставляет тебя и по сей день сомневаться в личной смерти.

И в этот самый момент мой друг Дмитрий не выдержал и бросил в лицо великану:

– Ответь, Харон, а ты хотел бы узнать дату своей смерти?

В избе наступила гробовая тишина. Все повернули головы в нашу сторону. Харон задумался на мгновение, а затем ухмыльнувшись, ответил:

– Я, мил человек, знаю, когда покину этот грешный мир. Не бояться смерти – это не что иное как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь. Человек готов к познанию мира, когда он впервые задаёт вопрос: что такое смерть? Вот ты, залётный, знаешь, что такое смерть? Я вижу, что нет. Но все мы чувствуем, что она есть величайшее зло. А теперича ты мне скажи напрямую, ты сам хотел бы узнать точную дату своей смерти? Что скажешь?

Дмитрий не ожидал подобного вопроса. Но, подумав немного, ответил:

– Нет, Харон, я не хотел бы знать тот прощальный миг, когда я уйду на встречу с большинством. На твой вопрос большинство населения Европы ответило: нет, никогда. Я полагаю, Харон, что если бы людям были известны точные год, месяц и день их ухода из жизни, то оставшийся отрезок времени до окончательной черты на земле стал бы для них сущим адом, невыносимым мучением. Исчезла бы сама тайна жизни. Представь на мгновенье человека, который в конце каждого прожитого дня отрывает в своём мозгу листок оставшегося календаря, судорожно трепеща и стеная над комочком отведённой ему жизни. Возможно, некоторые, коих абсолютное меньшинство, стали бы с наибольшей духовной энергией творить добрые дела во имя Создателя и ближних себе людей. А вот большинство, не окормленное высшей правдой Божественной мудрости, пустилось бы во все тяжкие, творя порчу и безобразие вокруг себя и в себе. Ведь если уж совсем дойти до предела мозгового, до самой крайней его черты, то, согласись со мной, Харон, людям неведомо, что их ожидает по ту сторону жизни: забвение, абсолютное ничто или что-то ещё. Больше того, если бы мы узнали во всей полноте, что там случится с нами после нас, то неизвестно, как бы это повлияло на нашу жизнь теперешнюю: изменились бы наши дела, отношение к людям, поступки.

– Минуточку, соколик, минуточку, погодь маленько, – прервал Дмитрия Харон. – Я вижу, ты парень умный, палец в рот не клади. Но ответь мне, а как быть с теми людьми, которые пережили клиническую смерть и которые рассказывают нам почти одну и ту же картину, привидевшуюся им в момент перехода "отсюда – туда": про светлый коридор, про голоса давно умерших близких и родных? Ведь их картины совпадают почти до мелочей. Что скажешь на это?

– Насколько мне известно, Харон, – немедля ответствовал Дмитрий, – воспоминание о том, что было с ними по ту сторону, сохранили 32 % людей, переживших клиническую смерть. Многие учёные и врачи склонны эти переживания считать галлюцинациями, которые возникают в умирающем мозгу. Да, да, ты не ослышался, именно галлюцинациями. А поскольку строение и структура мозга одинаковы у всех людей, то и все эти видения имеют общие черты. Ларчик просто открывается. Известно, что самый сильный орган у человека – зрение. Когда отмирает мозг, зрение, я так думаю, умирает последним. Люди, пережившие состояние клинической смерти, рассказывают, что у них резко прекратилась боль, наступило состояние умиротворения и даже радости. Вероятно, объяснение этого – резкий выброс в кровь большого количества эндорфина – гормона, который вызывает ощущение счастья. Смерти нет, есть трансформация – переход из одного состояния в другое. Точно так же, как у гусеницы: она не умирает, а превращается в бабочку. Так же и наше тело, высвобождая энергию, трансформируется в иное состояние. Но что это будет за состояние – нам неизвестно: чистая энергия, дух или что-то иное? Загадка.

– Погодь, погодь чуток, соколик, – прервал его Харон. Чувствовалось, что слова моего друга задели старика за живое. – Согласно христианской традиции, только на третий день душа покидает тело и отправляется в путь к Богу. Какой такой прибор может постичь всю тайну этого нового становления и обновления? Нет такой машины у человека. Нет и не будет. Ибо по сути своей она противоречит Богу. А вы, твёрдолобые материалисты, всё время пытаетесь тайну и волшебство духа измерить своей логарифмической линейкой. Чушь несусветная, да и только.

– Извини, Харон, что перебиваю, – не удержался я, обнимая друга. – Не надо нас так упрощать. Но именно приборы в эти три дня фиксируют медленное и плавное снижение энергетики людей, умерших естественной смертью. Как будто человек долго-долго бежал, а затем присел, чтобы отдохнуть. Да, современная наука пока не в состоянии объяснить, что собой представляет энергия, освобождаемая после смерти человека, и почему характер этой энергии зависит от причин смерти. Например, у самоубийц выброс этой энергии в течение трёх дней мощнейший и на несколько порядков превышает энергию людей, почивших естественной смертью. Но придёт время...

– О, Боже праведный, – вдруг взревел Харон, перебивая меня, – ну за что Ты меня мучаешь этими недоумками? Они пытаются свести дух умершего к какой-то там энергии. Помилуй их и вразуми. Да, я готов согласиться, что эта посмертная энергия чем-то схожа со светом, идущим к нам на землю после того, как звезда давно погасла. Но почему произошла данная энергия, каково её нутро, куда она потом девается и что с ней происходит – никакой ваш современный Эйнштейн не даст мне вразумительного ответа. Я принимаю на веру, что, возможно, источники этой энергии находятся за пределами пространства и времени. Но от этого мне не холодно и не жарко.

– Стоп, Харон, не гони лошадей! – прервал его Дмитрий. – Я вполне отдаю себе отчёт, что современная наука сталкивается с такими явлениями, которые невозможно объяснить с материалистической точки зрения. Но отрицать строго научный подход к объяснению тайн природы и человека было бы просто безумием, средневековым варварством. Сегодня науке известно, что любой орган человека обладает специфической энергией, присущей только ему одному. Хочешь пример?

– Давай, коли в охотку, – хмыкнул Харон.

– Тогда слушай. Так, одному человеку было пересажено сердце африканца. И произошло чудо. Человек, никогда не игравший на музыкальном инструменте, вдруг стал музыкантом. Оказывается, его донор при жизни был прекрасным джазистом. Что скажешь на это?

– А что тут говорить, в природе и не такие чудеса случаются. Но ты не взял в толк, что само чудо – на то оно и есть чудо, что тайна его принимается на веру, а все так называемые научные поползновения к его раскрытию и постижению есть не что иное как жалкое копошение пигмеев у подножия скалы, уносящейся своей вершиной в бесконечную Божественную высоту. Скажи честно, может ли твоя наука объяснить воскресение человека? Молчишь? Понимаю тебя. А вот наша религия утверждает, что человек воскреснет во время Второго пришествия Христа. Воскресшее тело человека будет воссоздано Богом из того праха, который остался от человека. И если даже допустить, что земля погибнет от глобального атомного взрыва или от какой другой причины и разлетится на мелкие осколки, пылинки, всё равно человеческий прах в любом своём видоизмененном виде будет вечен и неуничтожим. Попробуй, докажи это своей наукой. Нет, братец ты мой, сие не подлежит научному доказательству. Хочешь – принимай на веру, а хочешь – не верь. Дело хозяйское. Но сказано опять отцами церкви, что человек жив верой своей. Я полагаю, что человек настолько продуманно сотворён нашим Отцом небесным, что даже малейшая частичка его тела содержит всю весть о его телесной жизни.

– Но ты же не станешь отрицать, Харон, что с точки зрения современной науки смерть в нашем мире выполняет определенную биологическую задачу? – не унимался Дмитрий. – Смерть связана с программой жизни. Смотри, что происходит: клетки убивают самих себя, чтобы дать рождение новой жизни. Перед нами самый настоящий клеточный суицид. Клетка, как Александр Матросов, бросается грудью на вражеский дзот, гибнет, чтобы на её месте возникла новая жизнь. "Апостозис" в переводе с греческого означает "отпадение листьев". Но для самого отпадения листьев нужна энергия. Лист сам по себе не отпадет. Другими словами, нет смерти – нет и жизни! Смерть будет существовать всегда, доколе будет жить человек. И всегда он будет думать о ней. И не только думать, но и отодвигать её от себя всё дальше и дальше. Вся история человечества есть его борьба за продолжение своей жизни, её сроков и качества.

– Вот здесь ты прав, пришелец, – улыбнулся Харон. – Но должен заметить, что многие люди ждут своей смерти, но не потому, что они созрели, как некий созревший плод. Им кажется, что они исполнили себя на земле.

– А вот здесь и я с тобой согласен, – в тон Харону ответил Дмитрий. – Но я хочу продолжить твою мысль, Харон. Мы действительно сами своё время созидаем. Илья Пригожин сказал когда-то, что каждый человек живёт не по астрономическому времени, а по собственному времени, по своему внутреннему календарю.

– Димуля, не передёргивай, – перебил я друга. -Пригожин говорил, что каждый должен жить по своему календарю. Должен, но не живёт. Подавляющее большинство населения нашей планеты как раз и живёт по внешнему, так называемому "заоконному" времени, становясь его механическим рабом. Наш мыслитель имел в виду прежде всего исключительных людей, людей науки и творчества, которые не отдают свой дух на закланье внешним обстоятельствам, но с максимальной энергией реализуют его денно и нощно в своих картинах, симфониях, стихах, прозе, научных открытиях. Другими словами, они на полный сердечный выхлоп, на разрыв аорты создают свою "Джоконду", наполняя мир светом красоты, доброты и разума. Что скажешь, Харон?

– Правильно мыслишь, залётный. С тобой трудно не согласиться. Но вы, други мои, отошли в сторону от нашего разговора. Когда человек умирает, то его душа отделяется от тела, и сама душа должна это осознавать ещё при своей жизни на земле. Так говорят все мировые религии. Вся жизнь в минуты смерти предстаёт перед затухающим взором умирающего человека во всех своих подробностях и деталях. И невидимый киномеханик будет всё медленнее и медленнее прокручивать полнометражный фильм его жизни, а небесный оператор безжалостно будет укрупнять самые неприглядные кадры: вот здесь человек предал ближнего, вот здесь он трусливо смолчал, когда нужно было сказать правду, вот здесь он поимел прибыльный куш, забыв, что рядом, за углом умирает старуха от голода. И чем ближе к роковой черте, тем общий план панорамы всё более и более размывается, а отвратительные детали будут становиться всё чётче и видимее. Вот тогда комок жгучей боли и стыда наполнит всё его существо, и не будет той боли предела. Ибо душевное страдание не имеет пределов. Не имеет потому, что боль души, освобождённой от тела, не защищённой телом, безгранична. Безгранична ещё и потому, что понятия времени больше нет. И всё-таки, страдание, муки совести исчезнут тогда, когда душа, пройдя Божий суд, приобщится через дарованный свет любви к высшей любви Бога и Его милости. Вот почему смерть не может быть вечной, она лишь промежуточная станция между нашей земной жизнью и вечной жизнью на небесах.

В избе воцарилась тишина. Казалось, что само время остановилось. Но постепенно, как бы придя в себя, люди заколготились, заговорили, сначала едва слышно, а затем всё громче и громче. Услышанное ими от Харона привело их в крайнее возбуждение. То там, то здесь начали раздаваться голоса:

– Скажи, Харон, а что, убийца, тот же Гитлер, может быть прощён Богом, если он покается за свои зверства на земле, или он будет вечно гореть в адском огне?

– Да насрать мне на Гитлера и Сталина, ты лучше ответь мне, Харон, я на том свете буду в своём теле али как? Если в своём теперешнем виде, то мне с Нюркой своей захочется помиловаться, а если я буду тварь бестелесная, то получается, что любви промеж нас не будет. Так что ли получается? Тогда на кой ляд мне такая загробная жизнь?

– Да не слушай ты его, упыря сексуального, Харон. Ему бы бабу бы, а всё остальное по фигу, – просипел какой-то плешивый мужичонка, стирая пот с бугристого лба. – Ты лучше поведай, а мне Боженька нальёт грамулечку или там у них сухой закон, и все там такие чистенькие да правильные?

– Ну, Мироныч, ты даёшь, – гоготнула горбатая бабёнка, пронзительно сморкаясь в дырявую рукавицу. – Там, куда ты попадёшь, властвует сухой закон. Черти в аду стопарь грешным не подносят.

– А мне в интерес узнать, в раю есть день и ночь, трудятся ли там души, встают ли они по гудку на работу, да и есть ли там сама работа, или души пребывают в бесконечном блаженстве, созерцая друг дружку и взирая изредка на нас, грешных, с высоты заоблачной? – прогудел долговязый верзила, озирая всех одним-единственным глазом.

– Во, едрена вошь, чего захотел, – расхохотался толстяк Андреич. – Ты ещё спроси, есть ли там пятилетний план, парламент, школы, больницы? Что касаемо моего мнения, то я кумекаю так: ещё никто оттудова к нам на землю не возвращался, и все наши разговоры вумные есть чистые хитросплетения нашего ума.

– Э, не скажи, Андреич, – погрозил толстяку долговязый. – Всё так, как ты гуторишь, да и не так. На вскидку внешнюю вроде сикось на кось получается, а если напрячь мозговую извилину, то всё во мне кочевряжится, супротив житейской мудрости восстаёт. А голоса ангельские куда ты подеваешь, а пророчества небесные, да всякие диковины дивные, которые случаются с нами помимо воли нашей малохольной? И, с другой стороны, если посмотреть на это дело незамутненным оком, то кто мне ответит на такой простенький вопросец: если что-то привиделось, пригрезилось или чётко явилось в моём черепке, то почему бы этому не быть взаправду? Я кумекаю так, други мои, что есть в мире что-то такое, что нельзя схватить, пощупать голыми руками, понюхать, взять на зубок, вместить в наши извилины мозговые.

– Скажи, Андреич, морщины на твоём лбу – это извилины, которые не поместились внутри? – спросила местная Бабкина, поглаживая живот толстяка. Изба взорвалась от хохота. Отдышавшись, Андреич буркнул:

– Если человек – талант, то он талантлив во всём. С идиотами такая же ситуация. Ладно, ты не дуйся, а лучше скажи мне, почему Бог создал женщин такими красивыми и такими глупыми? – спросил молодуху толстяк, обнимая её.

– Я тебе отвечу, соколик. Красивыми – чтобы нас могли мужчины любить, а глупыми – чтобы мы могли любить мужчин. Съел, толстый?

– Да будет вам, нашли место для трёпа, – буркнул кто-то в углу. – Харон, ответь нам, а правда, что на Афоне хоронят монахов без гроба?

– Верно глаголешь, – ответствовал великан. – Действительно, на Афоне есть такая традиция. Тело отпевается и предается земле. Через три года могилу раскапывают, смотрят, что там стало с телом. Если оно ещё не истлело, то святогорцы уверены, что умерший вёл не вполне правильную жизнь. В чём-то он сделал уступку дьяволу. Тогда они его снова зарывают и горячо молятся за усопшего брата. Если же тело истлело без остатка, то это считается признаком особой духовности и праведности почившего. После эксгумации кости омываются в воде и насухо вытираются тканью. За душу усопшего монаха братия уже спокойна, ей уготовано место в раю.

Человек приходит в этот мир, чтобы начать движение к смерти, которая поможет ему жить подлинной, а не мнимой жизнью. Именно смерть, как финальный итог прожитой жизни, есть не только что-то страшное, безысходное, омытое слезами и горем родных и близких, но прежде всего врата в новый, горний мир, в котором каждый из нас может встретиться с Богом лицом к лицу. Не забывайте, мои други, мои сосердечники, что наш мир – это всего лишь тень вечного мира, и душа усопшего после смерти не перестаёт жить, но она преобразуется, переходит в некое иное состояние, к которому она должна готовить себя в течение всей своей земной жизни. Вот это состояние вечного блаженства души мы и называем раем. Запомните это и не впадайте в уныние перед лицом смерти. Рай – это состояние блаженного видения Бога, это состояние пребывания с Богом в Его небесной славе; рай – это то место, где праведники наслаждаются светом Всевышнего. Рай – это мечта всего человечества, вечная и бесконечная мечта.

– Скажи, Харон, неужто люди всегда, испокон веков верили, что где-то там, на небесах, существует рай? – спросил долговязый. – До подобного понятия надо было дозреть, мозгами повзрослеть. Что скажешь?

– Верно глаголешь, сын мой. Не сразу оно, это понятие, пришло к людям, не сразу. Появилось оно ещё до христианской религии, когда люди стали задумываться о загробной жизни. Какой-то внутренний голос подсказывал им, что есть что-то такое, что лежит за пределами их земной жизни. Например, у древних греков аналогом рая были острова блаженных, куда переселялись души умерших героев и добродетельных людей. В этой стране царила вечная весна. От материального мира эти острова были отделены водной стихией.

Рай древних египтян – это поля вечного блаженства, находящиеся на восточном небе. Попасть туда можно тоже через водную преграду.

Для древних славян – это страна, расположенная у тёплого моря, над которым реют птицы, воплощающие души умерших. Путь в этот мир пролегает через омут-водоворот.

Как вы заметили, в описании всех раев – проход через поток чистейшей воды. Да и само сотворение мира связано с каким-то мощным изливанием воды, которая есть творящая и очищающая сила, связанная с духовным обновлением человека. Это проявляется в священных обрядах. В православии – крещение, в индуизме – подношение реке Ганг. Сегодня ученые доказали, что вода чётко запоминает информацию. Вода при омовении снимает отрицательную информацию и приносит другую, положительную. Я всем советую, други мои, когда вы пьёте воду, пейте её маленькими глоточками, не торопясь, и думайте при этом только о хорошем и добром. Я не ученый и поэтому не могу вам раскрыть весь механизм структуры положительного влияния воды на ваш организм в этот момент, но то, что вода именно в эти мгновения целительным воздействием входит в ваши тела, для меня является неоспоримым фактом. Повторяю – пейте воду мелкими глотками, думайте при этом только о хорошем, и вы не пожалеете. Говорите ей про себя: "Водичка добренькая, водичка хорошенькая, водичка целебная, помоги мне избавиться от хвори, омой душу и тело моё своей животворящей силой!". И вода услышит вас и обязательно поможет.

Зачарованные словами Харона, люди точно впали в какое-то оцепенение. На миг мне показалось, что не только они, собравшись в этом глухом, таёжном краю, слушали своего великана-ведуна, но и вся огромная, заснеженная Россия. Но вдруг затянувшуюся паузу прервал голос моего друга Дмитрия:

– Харон, позволь и мне добавить к твоим мыслям несколько своих.

– Будь ласка, – ответствовал великан.

– Други мои, рай присутствует у человечества в его воспоминаниях о "золотом веке". Как говорит Юнг, архетип рая существует в разных версиях и в разных религиозных культурах. Наиболее известная культура в истории человечества, это, конечно, греческая. Например, трактовка Гесиода нашла наиболее поэтическое выражение в его "Трудах и днях", где он называет рай изначальным блаженным существованием человека. Древние греки считали, что земной рай – Эдем – нужно искать где-то на востоке, в долине Тигра и Евфрата. Судя по объективным данным археологии, именно там зародились первые цивилизации. Даже Колумб, отправляясь в своё путешествие, искал земной рай. Открытая им в 1492 году Америка и представлялась ему именно таким раем для человечества.

Кстати, что очень интересная гипотеза о существовании земного рая есть у нашего Анатолия Тимофеевича Фоменко. Но его утверждения во многом спорны, хотя и не беспочвенны.

– Димуля, – шепчу я другу в затылок, – ты лучше расскажи собравшимся о Шамбале.

– Понял тебя, майн херр. Действительно, есть такая мифическая страна Шамбала, в которой сокрыты все источники жизни. По представлениям, там обитают некие учителя жизни. Самый известный исследователь Шамбалы – это наш Николай Рерих. В наше время его исследования и поиски продолжает Эрнст Мулдашев, считающий, что на Тибете существует дверь в Шамбалу. Именно Шамбала и есть рай, но попасть туда можно, только пройдя чистилище. Буддисты также полагают, что царство Шамбалы существует на земле и сейчас, но оно невидимо для человеческих глаз и найти дорогу к нему могут только чистые сердцем. И тем не менее до сих пор, несмотря на подсказки древних религий, точное местонахождение земного рая так и не определено.

– Насколько я понимаю, вы, Дмитрий, являетесь картографом? – перебил его великан. Мой друг чуть ли не грохнулся об пол, услышав вопрос Харона.

– Слушай, Илюня, как он узнал, чем я занимаюсь? – едва слышно произнёс Дмитрий. Но Харон, не замечая его замешательства, продолжил:

– Вот вам, Дмитрий, и карты в руки, как одному из ведущих специалистов по картографии и геодезии в нашей стране. Пора уже не шагами мерить поверхность нашей планеты, а заглянуть в её нутро, в самую сердцевину литосферы. Не только поверхность, не только биосфера и космос определяют живую ткань, но и внутреннее содержание нашего шарика. Может быть, вы там и встретите свою легендарную Шамбалу, в существовании которой я, ой, как сомневаюсь. Но, извините, продолжайте дальше.

Дмитрий, так и не пришедший в себя после слов Харона, пролепетал:

– А теперь, если вы не возражаете, я попрошу моего друга, художника Илью, рассказать вам о том, как тема рая находит своё отражение в искусстве и литературе мира. Прошу вас, майн херр.

Самое удивительное было в том, что своё обращение ко мне Дмитрий произнёс на чисто арамейском языке. Но ещё более удивительным и даже поразительным было то, что я понял его, сроду не зная языка древних пророков. Впрочем, как и он.

– Тема рая и ада бесконечна в духовном опыте человечества, – начал я, подумав при этом, зачем этим людям подобное испытание? Но, наткнувшись на строгий взгляд ученого, продолжил:

– Как мог выглядеть классический библейский рай, мы можем представить по работам иконописцев, фрескам мастеров Возрождения и художников средневековья. Практически образ рая у них почти не менялся. Так, в деталях, цвете – не более того. Изображая его, художники всегда пытались передать ощущение покоя и вечного блаженства. Это – праведники, апостол Пётр с ключами от рая, стоящий при его дверях; это – сами врата рая, это – райский сад, как небесный Иерусалим, в центре которого сам Христос и ангелы.

Изобразить ад для того же Сандро Ботичелли было всегда легче, чем райское блаженство. Почему? Да просто потому, что тема ада драматургичнее, динамичнее и полна жизненными прототипами.

С именем Данте Алигьери связано самое яркое описание рая. Дантовский рай состоит из девяти небесных тел. Жизненные впечатления поэта определили состав райских обитателей. Туда попадают справедливые правители, реформаторы, все те, кто соблюдает долг, а также пострадавшие за веру. А венчает всё Божественная сфера в виде прекрасной розы, которая даёт жизнь всему сущему, являя собой олицетворение высокой любви. Рай для средневекового человека – это идеальная мечта, которой нет в реальной, земной жизни.

Самый популярный сюжет в западноевропейском искусстве – грехопадение Адама и Евы. Дюрер, Тициан, Рафаэль, Микеланджело, Леонардо, Мазаччо – никто не прошёл мимо главной человеческой трагедии – изгнания из рая. Сожженная совесть – это та самая совесть, которая подверглась искажению от длительного греховного образа жизни и оттого, что человек пытается этот образ жизни оправдать. В таком случае сам человек закрывает себе двери в рай.

У всякого человека есть совесть, но у многих само понятие о совести искажено. Выбор между добром и злом во всех религиях является одним из основополагающих нравственных принципов. Душа после смерти уже не может выбрать свою дорогу, к свету или во тьму. Сия дорога предопределена человеку жизнью на земле. Религия даёт чёткие определения, что есть добро и зло. Бог даёт их человечеству через Христа, Моисея, Будду, Мохаммеда и других пророков. Считается, что, следуя этим заповедям, можно уберечь свою душу от адских мук. Есть посмертный суд, на котором определяется, куда попадёт душа человека – в ад или в рай. По библейским предсказаниям, судьбы всего человечества будут определены на Страшном Суде только после конца света. На этом Суде будет прокручен весь документальный фильм от дня рождения до дня смерти каждого человека. Всему этому Бог даст свою оценку. В зависимости от этой оценки и определится дальнейшая судьба человека. Каждый получит своё "персональное дело", где будет записана вся его жизнь.

– Харон, позволь и мне сказать пару слов, – нетерпеливо произнёс будущий академик Дмитрий Михайлович.

– Коль невмоготу, прошу, кучерявый.

– Благодарствую. Квантовая механика сегодня говорит, что существуют и параллельные миры, которые могут отличаться какими-то деталями. Возможно, параллельные миры лучше нашего. А если допустить, что рай существует в параллельном мире, то многие религиозно-мифические описания могут получить вполне научные обоснования. Например, такая характеристика рая, как отсутствие времени и старения. За чертой нашей биологической жизни нет понятия пространства и времени в том понимании, к которому мы привыкли здесь, на земле. В квантовом мире нет течения времени, потока времени. Там есть как бы четырёхмерная карта, в которой есть одно спрессованное время настоящего, будущего, прошлого. Постичь это таинство дано только посвященным.

– Тебя послушать, залётный, – раздался чей-то простуженный фальцет из тёмного угла, – так выходит, что, когда я попаду на небеса, то встречусь со своими далёкими предками, которые за двести, триста, тысячу лет не изменились в теле своём и лице своём со дня их смерти.

– А откель тебе знать, куда ты попадёшь, шустрый ты наш, – хихикнула бабёнка с лицом Надежды Бабкиной. – Может быть, ты будешь вертеться голой задницей на раскалённой сковородке в аду, и тебе тогда всё едино, в каком облике предстанут перед тобой твои родственнички.

– У-у-у, злыдня крашеная, – простонал голос в углу. – Тебя так точно, помяни моё слово, в раю не будет. Отрайствовала ты здесь на своём сеновале да на чердаке вдоволь. Ладно, Бог тебе судья. Учёный, ты понял мой вопрос? Ответь, не молчи.

Дмитрий, передёрнув плечами, как-то неуверенно произнёс:

– Ну что я могу ответить на ваш вопрос, товарищ? Не ведаю я ответ, ибо тайна есть сие для меня. В каком мы виде там предстанем – одному Богу ведомо. Но думается мне, что точно не в зверином, ибо в каком облике мы пришли на землю, то в таком мы и будем там. Главное для нас – не грешить. А если уж так случилось, что грех обуял нашу душу, то каяться надо и делами добрыми исправлять его. Другого нам не дано. Великий старец Серафим Саровский говаривал: "Спаси себя сам, и вокруг тебя спасутся тысячи!".

– Не в бровь, а в глаз сказано, друг мой, – пророкотал гигант Харон.

– По библейским предсказаниям приметы всех обитателей рая – исходящие от них свет и красота. В загробной жизни исчезнут все физические недостатки, хвори, всё временное и ненужное.

– Извини, что перебиваю тебя, Харон, – вставил я, – но сегодня о реальном воскресении человека заговорили серьёзно ученые. Есть гипотеза, что возможно по ДНК создать и двойника человека. Можно предположить, что у Бога есть сверхмощный компьютер, в котором находятся генетические коды всех жителей. Душа получит некое новое тело, которое мы сейчас не знаем. Именно в этих новых телах воскресшие люди будут обретаться в раю. По внешнему виду можно будет определить, кто из них праведники, а кто грешники. Тела праведников будут светиться. Что скажешь, Харон?

И вдруг гигант рванулся с места, вздыбленная голова едва не задела потолок избы, его разноцветные глаза вспыхнули бешеным огнём.

– Мели Емеля – твоя неделя, – рявкнул он в мою сторону. – Насытились уже и так по горло вашими научными открытиями, вам что, одной атомной бомбы не хватает, Чернобыльской трагедии вам мало? Ваш мозговой энтузиазм не знает никаких нравственных пределов, вы оторвали науку от совести, возомнив себя царями природы. Вы хотите воссоздать своего нового Адама на основе генетической структуры ДНК, не взяв себе в толк, что генетика человечества испытала на себе порчу цивилизаций и падшести нашего мира. Вы лезете туда, куда вам вход категорически заказан, совершая очередное богоотступничество, равного которому не знала история людей. Что, неужели не боитесь кары Господней и вам всё до лампочки? А вдруг, представьте на миг, во главе какой-нибудь глубоко засекреченной лаборатории встанет таинственный оторва-неофашист, который захочет воскресить того же Гитлера со всей его бандой головорезов, или тот же коммуняка, возжелающий воссоздать вождя народов Иосифа Сталина. Кто мне может дать стопроцентную гарантию, что этого не может произойти? Молчишь? То-то и оно. Ну даже если на миг представить, что ваши ученые недоумки захотят в своих колбах и ретортах создать по клеткам Моцарта или Пушкина, и что тогда все жители планеты будут представлять собой искусственных гениев? Не задохнутся ли они в своей скуке однообразного бытия и не найдется ли среди них такой умелец-Фауст в белом халате, который также пожелает в колбе сотворить себе новых Дантесов и Сальери, но уже с искусственным интеллектом?

Опять же сказочно глаголешь ты о свечении, идущем от праведников. Но грешники ведь тоже будут пребывать вокруг них. И что получится тогда, мир опять будет разделён на "чистых" и "нечистых", на "естественных" и "искусственных"? И опять выходит тогда, что потребуется неодолимое желание нового пришествия Мессии? И так будет продолжаться из рода в род, из поколения в поколение по спирали этой дурной бесконечности, пока Создателю не наскучит этот земной глупонарий и Он просто его уничтожит раз и навсегда.

– Из твоих слов выходит, Харон, что всякий прогресс человечества есть "суета сует", и в финальной точке он обречён объективно на гибель? – задумчиво произнёс Дмитрий.

– Нет, отчего же, если основу прогресса составляет духовная праматерия, выстоянная на красоте, доброте и сострадании к ближнему, то я за такой прогресс. Если же его нутро отринуто от духа, закольцовано механическим обручем цивилизации, а на вратах его пламенеют лозунги лишь одной материальной наживы, то я против такого варварского прогресса. И потом, други мои, никогда не забывайте, что человек не способен сотворить здесь, на земле, свой небесный рай. Все его попытки, какими бы они благостными и чарующими ни были, в конце концов обречены на поражение. Вы сколько угодно можете вопить, что "жить стало легче, жить стало веселее", но ваши гимнопения ничего общего не имеют с библейскими представлениями о рае. Это вовсе не означает, что я, к примеру, против той же генетики как таковой. Напомню всем вам, что однажды в нашей стране был уже страшный геноцид против генетиков. Чем он закончился – мы все хорошо знаем. Я за ту генетику, которая поможет человеку в его болезнях. Если она поможет продлить жизнь человека, скажем, до 150-200 лет, то почему бы и нет? Ради Бога, ветер в парус её! Если сегодня современная медицина не в состоянии вылечить онкологию той же поджелудочной железы, но пройдёт какое-то время и та же генетика в содружестве с нанотехнологиями поможет окончательно справиться с этим страшным заболеванием, то я обеими руками за такую науку. Но я категорически против, чтобы в лабораторных условиях создавали искусственный эмбрион пробирочного homo sapiensа. Рождение и появление на свет человека – это промысел Бога, и только Его Одного, хотя оно и вершится в человеческом теле. Недопустимо и кощунственно вмешиваться в естественную лабораторию Бога, брать на себя Его едва ли не главную функцию сотворения жизни. Не забывайте никогда, что по нашим делам воздастся нам и там.

И вновь, нарушая полночную тишину, раздался голос моего друга.

– Харон, в довесок к твоим словам, я сейчас почему-то вспомнил мысль одного из ведущих философов нашей страны Мераба Мамардашвили. Вот она:

"Человек стоит один на один с миром, не имея вне себя никаких внешних опор. Только внутри себя. И жизнь человеческая такого рода людей, которых мы называем героями, есть яростное воссоединение с самим собой". Что скажешь на это?

– А что тут говорить, философ всё верно сказал. Но я только расширил бы рамки его высказывания, отнеся его ко всему человечеству, к его заветной мечте быть самим собою. Другими словами – не уронить с лица свой лик, не растоптать на дорогах житейских Образ и Подобие Бога. Да, немногим удаётся это, но стремиться к этому внутреннему воссоединению с самим собой, а через себя и с Богом, – вот что должно статься со всем человечеством. А вот когда этот долгожданный союз произойдёт – зависит от самого субъекта мировой воли, и произойдет ли оно вообще – мне неизвестно.

– Харон, погодь чуток, невмоготу мне, – прогромыхал голос маленького человека по имени Софроний.

Все присутствующие обернулись в его сторону. На всех лицах застыло неподдельное удивление. Ещё бы, люди знали Софрония как великого молчуна, а тут, на тебе, сорвался с поводка. Право, было чему удивляться. А тот, как бы и не замечая всеобщего интереса к своей личности, прокашлявшись, возопил со всенарастающей силой:

– Вот ты, Харон, здесь битые два часа толкуешь об аде и рае, о том, что может ожидать каждого из нас на том свете. Но честно ответь мне, как на духу, сам-то ты веруешь в то, что говоришь, али это всё есть твои придумыши мозговые, выстоянные на букве боговедов? Ты сам толкуешь, что оттудова, с того света, ещё никто из людей не возвертался. А может быть, и нет там того, откуда можно шагнуть к живым, может быть, люди всё это насочиняли, чтобы дать своему измученному земными тяготами нутру некую волшебную мечту о вечном блаженстве? А для пущей убедительности понастроили свои храмы, церкви, мечети, синагоги и другие молельные дома, положили туда премудрые книги и ввели в те духовные обители своих наставников и пастырей. Что до меня, то я так скажу тебе, Харон: я не враг всему этому, если людям легче от этого Богостроительства, то почему бы и нет? Больше того, я пуще уважаю и чту верующего, чем неверующего. Но что мне делать, когда глубокой ночью, оставшись наедине с собой, я закрываю глаза и вижу себя под землёй бездыханного, в кромешной темноте, заколоченным наглухо крышкой гроба. И только одни черви, жирные черви въедаются в мою бездыханную плоть, и нет никого, чтобы позвать на помощь. А потом я начинаю мучительно понимать, что нет никому дела до моих истлевающих останков, ибо живым – живое, а мёртвым – мертвое. О какой такой душе ты толкуешь, если нет самого тела – сосуда, в котором она пребывала при жизни? Истлел сосуд – и душа испарилась? А может быть, и самой той души не было во мне? Но ежели представить, что она всё-таки есть в человеке, то назови её место в моём теле, где она хоронится, где коротает свой век?

– Слушай ты, материалист зачуханный, – взревел картограф Дмитрий, подбегая к тому. – Да ведомо ли тебе, что недавно была проведена серия опытов в одной из больниц Америки, в ходе которых выяснилось, что в момент смерти, когда люди испускали свой последний вздох, тела их становились на 21 грамм легче? У всех без исключения.

– Погодь, пришелец, – прервал Дмитрия Харон. – У человека наболело на душе, не прерывай его. Продолжай, Софроний, будь люб!

– А что продолжать, у вас уже есть и так заранее готовые ответы. Да не поймёте вы меня, не поймёте.

– Отчего же, понять я тебя могу, ой, как могу. А вот прочувствовать своей болью твоё страдание – уволь, не могу. Ибо любая боль есть личное достояние каждого человека, она вершится только в его сердечном и мозговом окоёме, и доступа туда нет никому, окромя самого его носителя. Но сострадать я тебе могу и принять твою боль в себя я могу. И даже помочь разобраться в ней я тоже могу попытаться. Но справиться с ней, побороть её и выйти к свету ты можешь только сам. К тому же, П заметь, Софроний, и у меня нет на многие вопросы правильного, одного-единственного ответа. Потому что нашей логикой, какой бы она мощной ни была, нельзя постичь, измерить всю тайну и глубину мироздания, а тем более тайну рая и ада.

– Во-во, опять ты о запредельном, – со вздохом произнёс Софроний. – Но ответь мне, Харон, откудова взялся этот горний мир, как не через чисто человеческую грёзу – желание ума продлить человеческую жизнь до бесконечности?

– Ах, ты, головушка моя бедовая, Фома ты мой неверующий, – нежно прошептал великан, подойдя к Софронию и обнимая того. – Запомни и уверуй, что смерти нет. Нет, и всё! Есть только кратковременная остановка на нашем земном, тернистом пути, а дальше – бесконечная даль существования нашей души в бескрайних просторах Божественного мироустроения. Там, где неверие, скепсис, разочарование, гордыня и ненависть, там нет Бога, там начинается ад. И не нужно думать, что ад или рай начинаются только после нашей смерти. Тот же ад уже гнездится в сердце человека. Главное – преодолеть его в себе. Только Любовь, даже к врагам своим, одна способна на преображение. Помните, люди, что Бог одинаково любит всех: и грешников, и праведников, в аду или раю. Но для самого человека любовь Божья может быть источником блаженства или источником мучения. Не все могут пройти испытание Божьей любовью. Важно, как человек поставил самого себя к Богу. Судьба человека решается здесь, на земле, его поступками. Каждый волен принимать или не принимать Бога. Но Бог принимает нас всех. Запомните – верой жив человек. Не мной сказано, но мной произнесено. Только верой жив человек. Будьте здравы душой и телом и до встречи, други мои сердечные!

И. Клейнер. 2010

Библиотека » На сквозняке эпох. Рассказы