Художник Илья Клейнер
О художнике | Работы | Фотоальбом | Отзывы | Библиотека | Обратная связь

Клейнер И.А. Чудо-Юдо

Сегодня его избили до кровавых ошметок, переломали кости до сухожилий, вырвали сердце и растоптали его грязными сапогами. А после, в усладу своему мозговому гульбищу, как бы в догон праведного судилища, все это кроваво-костное месиво выбросили в открытый проем дверей. Выбросили прямо на улицу, в гудящую снеговерть ночной мглы незнакомой и чужой страны. Той страны, которая 26 лет назад впустила его в свой немецкий окоем как политического беженца, сына репрессированных родителей, которые нашли свой последний приют за колючей проволокой сталинского ГУЛАГа. И вот теперь он, семидесятилетний еврейский Атлант, лежал, поверженный в белый снег, в окружении заснеженных людей и заснеженных домов. Неожиданно с Атланктики рванул такой силы ветер, что в одно мгновение небо прояснилось, на нем появились звезды, а где-то там, высоко-высоко, вдруг появился лик неземной старухи. Это была мать поверженного и растерзанного Давида Бергмана. Ее светоносный лик в обрамлении седых волос был настолько одухотворен и чист, что никакая кисть Рафаэля или Боттичелли не в состоянии была передать ее бессмертную красоту. Старуха Нахума двумя невидимыми руками подняла тело мертвого сына, вдохнула в него жизнь, отерла слезы с его лица и нежно прошептала: "Не умирай, сын мой. Встань и иди!" И встал сын, и пошел.

На самом деле никакого убийства в физическом смысле слова не было. Речь идет о внутреннем убийстве, убийстве духа, которое неоднократно производили члены еврейской общины Берлина по отношению к Давиду Бергману. Почему они это делали, почему они, такие же соплеменники дикой судьбы, оказавшиеся в одной и той же берлоге эммигрантов, позволяли себе такое неблаговидное и пакостное дело?

На это имелось несколько причин. Само появление Давида в Германии было вызвано не теми традиционными социально-бытовыми причинами, которые лежали в основе выезда абсолютного большинства евреев из России, а совершенно иными обстоятельствами. Он был политическим изгоем своей страны. Россия насильственно выбросила его за свои пределы, как смердящую ветошь. Комитет госбезопасности дал ему всего 24 часа на сборы и выезд. В противном случае ему угрожали или тюрьма, или лесоповал. Многие люди старшего поколения помнят, как летом 1968 года группа из восьми человек вышла на площадь в Москве, протестуя против ввода советских войск в Чехословакию. Среди тех восьми человек трое были евреи. Одним из них был Давид Бергман. Выбирать поэтому не приходилось. Именно это отличие от основной массы эммигрантов ставило Давида как мученика совести в особое, если не сказать больше, в исключительное положение. Он был не таким, как все. Но и это не все.

Оказавшись выдворенным за пределы своей Родины, он не уподобился большинству людей, принявших своё положение как некую данность, которым Германия за зверства фашизма в годы Второй мировой войны должна была принести своё покаяние в виде комфортабельного жилья, бесплатной медицинской помощи и прочих благ, включая ежемесячное денежное пособие. Набивать до отвала свою тушку немецкой колбасой, пивом, шнапсом и каждый вечер валяться на диване перед экраном телевизора было неприемлемым для него. Уподобиться сытому бюргеру, отдавая добровольно на закланье дьяволу каждый новый свой день, было для него противоестественно и противно. Получив от администрации города прекрасную мастерскую с окнами на Рейхстаг, он каждый день творил в ней свои живописные работы, вкладывая в них всю свою неизбывную мощь и силу человека, чья жизнь стала возможной благодаря тем, кого уже нет в живых. Он был единственным в мире художником, который создал потрясающую по трагизму и горю серию из пятидесяти работ, посвященных теме Холокоста. Невыносимой болью, страданием и мукой еврейских узников лагерей смерти были пронизаны его полотна. Души убиенных стариков, мужчин, женщин и младенцев беззвучно разрывали сытую тишину европейской ойкумены.

Но вот что интересно: казалось бы, эта вечно болевая и незажившая тема должна была найти свое достойное место в том или ином выставочном зале Германии. Но, увы, подобное не случилось. Недавно один из руководителей еврейской общины города сказал художнику: "Уважаемый маэстро! Мы чтим ваш талант и с пониманием относимся к вашему искусству. Но ответьте мне, зачем спустя более шестидесяти лет напоминать немцам о тех зверствах, которые произвел фашизм в далеком прошлом? Ну, было и было. С тех пор мир изменился до неузнаваемости. Дети не несут ответственности за дела своих родителей. Нельзя все время смотреть на мир сквозь черные очки. И потом, это лишнее напоминание, да еще в такой форме, нет, батюшка, не гоже. Страна, которая вас приютила, дала кров, работу и прочие блага, не заслуживает, чтобы ее еще и еще раз тыкали носом в кровавое корыто прошлого. Извините за прямоту, но это как-то не по-джентельменски!". Вот так и сказал, не краснея.

Давид пытался его убедить, говоря, что сегодня невозможно на логическом уровне историзировать эту вселенскую трагедию, ибо ее суть лежит за гранью добра и зла, что для него Холокост это не только шесть миллионов загубленных жизней, но это прежде всего 1+1+1... Потому что вся его родня, начиная от годовалой Шелечки и кончая дедом-раввином Пинхасом, была уничтожена в Бабьем Яру. Он говорил, что сегодня неофашисты вновь поднимают головы, устраивая дикие оргии, демонстрации и шествия по площадям и улицам Европы. Он говорил, что болевая память вложила в его руку кисть, что живя здесь, в Германии, он еще острее почувствовал неизбывную потребность запечатлеть на холсте эту страшную трагедию своего народа. Он говорил, что сегодня некоторые идеологи и политики пытаются пересмотреть уроки Второй мировой войны и что с этим не может примириться любой порядочный человек. Он привел слова поэта Александра Твардовского, который когда-то сказал: Это нужно не мертвым, это нужно живым.

Но куда там. Его слушали из вежливости, но не слышали. Представитель общины так и сказал: "Ох, чудо вы наше юдо, ну что вам, больше всех надо? Писали бы лучше натюрморты, немецкие пейзажи, жанровые картины".

Сказать, что Давиду были чужды красоты и реалии современного ему мира, было бы глупо и по сути неверно. Он писал прекрасные натюрморты и пейзажи. Но именно тема Холокоста на фоне мирной одухотворенности и романтической фантазии его жанровых сюжетов приобретала свою наивысшую напряженность, социальную пронзительность и гражданскую настоятельность. Пейзажи, натюрморты, портреты современников были для него некоей отдушиной, снятием напряжения перед очередным погружением в бездну невыносимой боли и страдания, которые должны были найти свое выражение в новой, очередной картине на тему Холокоста. За годы вынужденной эмиграции он неоднократно делал свои персональные выставки в различных городах Германии, его имя было широко известно ценителям искусства Европы и мира, о его творчестве писали газеты, журналы, он часто выступал на радио и телевидении.

Но вот что любопытно: он не продавал, а дарил свои работы. Да-да, вы не ослышались; если он видел, что зашедшему к нему в мастерскую посетителю нравилась та или иная работа, он, не задумываясь, тут же снимал картину со стены и отдавал ее. Если о ком-то и говорилось, что он несет людям красоту, так это именно о Давиде Бергмане. Многие шустрые, зная эту особенность художника, имели "на халяву" у себя в доме по нескольку картин мастера. А ему что – не жалко, понравилась – бери. Вот и вся недолга. Про себя же он говорил: "Einen Dank kann man nichr in die Tasche hineinlegen", что по-русски означало "От "благодарствую" карман не наполнится". А все потому, что у него был карман не в брюках. Его карманом было сердце, и чем он больше отдавал за "за просто так", тем щедрей и необъятней становился его сердечный карман. Он не знал, что заглазно все члены европейской общины Берлина называли его "наше чудо-юдо".

Казалось бы, что от такой безмерной щедрости художника окружающие люди должны были сами возрастать в себе хотя бы на крошечную толику в сторону красоты и доброты, становиться чище, открытее и сострадательнее друг к другу. Но, увы, этого не происходило. Нет, я выразился неточно. Как раз именно в момент дарения картин лица людей озарялись теплом, улыбкой благодарности, они даже были смущены таким царским подарком, они становились в эти минуты похожи на малых детей в своей естественной ангельской первородности. Но проходило время, красота, повешенная на гвоздь в комнате, становилась привычным антуражем повседневности. И вот в этот прогал сопряженности дарованной художником красоты и повседневных буден вкрапливалась нудливая царапина ущемленного обывательского самолюбия: "Ну, что с него возьмешь, художник он и есть художник. Зато мы можем такое, что ни одному Репину и не снилось". Нет, это вознесение на личные котурны не выговаривалось вслух, но оно подспудно, где-то там, в глубине кишечного тракта, присутствовало как необоримая реальность, дающая некую сугубо утилитарную перспективу завтрашнему дню и своей сегодняшней "значимости". Поэтому Давида принимали, но не воспринимали как своего, до конца своего человека.

Или еще одна черта в поведении художника, которая с абсолютной точностью калькировала вышеприведенную. Стоило Давиду выйти на рыбалку – а рыбак он был отменный – как тут же вокруг него появлялись арабы, югославы, негры. Словом, такие же эмигранты, как он, только с другим цветом лица и разрезом глаз. "Ну и что из этого? – можете спросить вы. – Пришли и пришли. Мало ли любопытных и праздношатающихся людей". – Э, нет, – отвечу я. – Все так и не так. Просто весь этот афроазиатский контингент в сравнении с русскоязычным населением Германии получал мизерный социал, то есть денежную помощь. Купить свежую рыбу в магазине многим из них было просто не по карману. А рыбки свеженькой ой как хочется. А тут как тут гигант-добряк, который раздает направо и налево рыбу любому встречному. Почему же не поживиться за просто так? Сказать, что он забывал своих евреев, так нет. Им тоже перепадало, но когда на берегу не было турок, негров, югославов. Что с него взять? Чудо он и есть чудо-юдо. Вот и на эту малую малость он был непохож на своих соплеменников.

И еще. Любая эмиграция, начиная от первой волны и кончая сегодняшними днями, всегда оформляла свою данность в некие посиделки, на которых память о прошлой родине, ностальгия по отчему дому и синему небу была той внутренней скрепой, которая объединяла людей на чужбине, прижимала их еще тесней друг к другу, создавая в эти кратковременные мгновения иллюзию своей личной значимости и нужности. Но вот что интересно: если раньше, скажем в 20-е годы ХХ века в этих гнездовьях шли яростные споры о судьбе России, о месте и роли русской интеллигенции в историческом процессе развития отечественной цивилизации и культуры, о так называемой "русской идее", то сегодня высота и мощь застольных размышлений сменилась трепнёй о курсе доллара на международном валютном рынке, о том, победит ли Николай Валуев своего соперника на первенстве мира по боксу, стоит ли ехать осенью или весной в Баден-Баден, каков бюджет еврейской общины на текущий год, действительно ли Пугачева живет с Максимом Галкиным или это есть хорошо продуманный пиар? И так далее, и так далее. Бытовой, приземленный, а на самом деле чисто обывательский, местечковый уровень всех этих разговоров за сытым столом в сопровождении обильного возлияния заменил собой высоту духовных исканий и мучительных раздумий представителей первой волны эмиграции. И это не удивительно. Достаточно представить такие блестящие фамилии русской эмиграции той далекой поры, как Н. Бердяев, Л. Шестов, И. Бунин, А. Куприн, М. Франк, Н. Плевицкая, Ф. Степун, Г. Федотов, митрополит Евлогий, В. Оболенский, Р. Гуль, Г. Струве, Е. Замятин, Ф. Шаляпин, М. Алданов, В. Набоков на фоне представителей нынешней волны эмиграции, и все станет предельно ясным.

Если там было изгнание, то здесь, сегодня, было добровольное решение покинуть Родину.

Если там покидали страну, но уносили ее в груди, понимая, что Родину можно покинуть физически, но покинуть ее в своем сердце невозможно, то сегодня большинство эмигрантов стремится напрочь забыть свое отечество. Вот это беспамятство особенно касается молодого поколения, выросшего за границей, которое практически не знает ни русского языка, ни русской культуры, ни русской истории. Еще 100 лет назад некрасовские строчки "Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь..." всем были понятны, то сегодня отец-эмигрант объясняет сыну, что такое дровни. Пройдет еще немного лет, и выросший сын будет объяснять уже своему сыну, кто такой крестьянин. Похоже, что лет эдак через сорок внук будет спрашивать деда: "Дед, скажи, а что означает "кибитка удалая"? Все к тому движется. Да и взрослое население, имеющее в большинстве своем высшее или среднее образование, как правило, мало культурные люди в общепринятом значении этого слова. Они не могут идти ни в какое сравнение по культуре и воспитанности с людьми первой волны эмиграции, которые, к примеру, могли свободно изъясняться на двух или трех европейских языках, были людьми высоко просвещенными и воспитанными. Конечно, есть своя особая прелесть в местечковом говоре тети Сони и дяди Шмулика из Черновиц, но когда на этом "прелестном" языке строятся различные козни против своих же собратьев по общине, причем, на такой необузданной провинциальной энергетике неприемлевости другого мнения, то здесь, как говорится, уже не до улыбок. Если раньше считалось за неприличие подать руку таким "правдолюбцам" и они просто изгонялись из порядочного общества, то сегодня их потомки мнят себя героями, воителями правды и справедливости. Брр.

Если раньше эмиграция была исключительным явлением, наполненным внутренним трагизмом насильственного отчуждения меньшинства от большинства, и ностальгия по родному краю была естественной и необоримой сутью изгнанных и поруганных, то сегодня мы имеем массовый, добровольный отток людей за рубеж в поисках более уютного места под солнцем.

Если раньше, скажем в 30-е годы ХХ века, кто-нибудь из эмигрантов попытался бы вернуться обратно на Родину, то он немедленно попал бы под сапог "усатого командира" и был бы тут же лишен жизни. Сегодня кратковременное посещение России стало таким же заурядным делом, как поездка на электричке из Москвы в Мытищи. Как говорится – были бы деньги да охота.

Если раньше, хотим мы это признать или нет, но центром духовной культуры жизни России была эмиграция Европы, то сегодня она представляет собой всего лишь небольшой кусок от этого пирога культуры. Правда, нужно признать, что в среде русских эмигрантов встречаются сегодня и такие имена, которые делают честь самой России, ибо они по сути составляют ее культурный и интеллектуальный цвет. Речь идет прежде всего о таких именах, как Майя Плисецкая, Родион Щедрин, Владимир Войнович, Гарик Губерман, Борис Рацер, Лев Миндлин и многие другие. Но и они не вросли в насиженное место. Сегодня тот же Владимир Войнович или Родион Нахапетов чувствуют себя востребованными как за границей, так и в России.

Конечно, не все выдержали испытание эмиграцией. Для таких людей, как Александр Солженицын, Михаил Козаков, Валентин Никулин, краюха черного хлеба, родные поля и леса, судьба своего горевого народа оказались превыше чужой, заморской жизни. Они вернулись назад. Одни, чтобы продолжить дело, другие, чтобы умереть.

Да взять того же замечательного и глубокого знатока жизни русской эмиграции Вячеслава Костикова, который прожил во Франции свыше десяти лет и вернулся обратно в Москву. Вероятно, ему необходимо было прожить столько лет за рубежом, чтобы написать такую глубокую, умную книгу как "Не будем проклинать изгнание..."... Почему он вернулся обратно, какие тому имелись причины – тайна за семью печатями. Это дело интимное и не подлежит публичной огласке. Во всяком случае, так думал Давид Бергман. Здесь, на подсознательном, генетическом уровне сработал один из эсхатологических законов человеческого бытия, звучащий примерно так: человек, рожденный в такой-то год и в таком-то месте, рождается не случайно именно в этот год и именно в этом месте земли. Значит, и жить и помирать ему надлежит именно в этой точке земного шара. Еще проще назвать этот закон "Законом Одиссея".

Давиду почему-то припомнилась встреча с еврейским сапожником Даниилом Гиршем, состоявшаяся несколько месяцев назад. Он уже подходил к подъезду своего дома, как вдруг из-за угла вышел кряжистый, широкоплечий мужчина и с радостным приветствием бросился обнимать его.

– Как твои дела, Давидушка, как здоровье, скажи, над чем ты сейчас трудишься?

В его простуженном голосе чувствовалась искренняя заинтересованность, не имеющая ничего общего с дежурным, расхожим приветствием. Художник не сразу вспомнил сапожника, ведь прошло немало лет с первого дня их знакомства. А встретились они еще в общежитии, в котором временно жили вновь прибывшие эмигранты из России до получения своих квартир. Именно в то время Гиршу выделили в полуподвальном помещении небольшую комнатку, в которой он с утра до вечера шил и чинил сапоги, ботинки, сандалии и туфли своим собратьям по судьбе. И делал он свою работу на таком высочайшем профессиональном уровне, что слава о его сапожном мастерстве разнеслась по всему Берлину, включая и его окрестности. Однажды его посетил представитель всемирно известной обувной фирмы и, увидев перед собой воистину потрясающую по красоте обувь, тут же предложил ему сотрудничество. Гиршу было приятно такое предложение – еще бы, сама фирма "Габор" раскрывает перед ним двери. Такое могло лишь привидеться во сне. Но он был вынужден отказаться. Когда Давид спросил его, почему он это сделал, то сапожник ответил:

– Понимаешь, Давидушка, слава о моем сапожном деле и так идет по всей Германии. Но, став постоянным сотрудником фирмы, я должен был бы сойти с денежного ежемесячного пособия. А кто мне даст твердую гарантию, что я буду получать такие же деньги, как на социале? Был бы моложе лет на сорок – куда ни шло. Получать же нелегальный доход – значит нарушать немецкий закон. Позволить себе этого я не мог. Совесть не та. А тут, как ни крути, маленький приварок, но вполне допустимый и постоянный. Тем более, что за свой труд я брал с моих евреев мизер. Для меня работа была скорее радость, нежели денежная прибыль. Ведь ты же свои картины тоже не продаешь. Вот так и я. Тех копеек, которые я получал, едва хватало, чтобы закупить в магазинах материал для пошива и ремонта обуви.

При последней встрече Давид спросил сапожника:

– Скажи, Даниил, почему ты говоришь "делал"? Ты что, уже не работаешь?

– Нет, Давидушка, не работаю. Нету у меня таких денег, чтобы платить за аренду мастерской. Вот и отняли ее у меня.

– Скажи, а почему еврейская община Берлина не могла тебе предоставить небольшую комнатенку для работы? Ведь у нее такие апартаменты.

– Ну кто бы мне позволил? Первым против выступил бы раввин. "Сегодня мы выделим помещение сапожнику, завтра – художнику, а послезавтра – повару. И во что мы превратим нашу общину?" – сказал бы он. К тому же, Давидушка, у меня здоровье уже не то. Мне ведь скоро будет 80 лет. У меня нет одной почки, я перенес обширный инфаркт. Недавно врачи обнаружили у меня онкологию. Про другие болячки я уже не говорю.

И заплакал сапожник, обнимая художника. В сером февральском небе носились черные вороны, шел мелкий, колючий снег вперемешку с дождем, где-то невдалеке звенели трамваи, а здесь, на перекрестке улиц, стояли два еврея, один из которых, рыдая и утирая слезы огромной, бугристой ладонью, едва слышно шептал другому:

– Давидушка, родненький, ну зачем я приехал в эту страну, почему мне не сиделось дома? Знал бы ты, какая тоска по отчему краю изъела мое больное сердце. Ведь там все мои предки лежат в земле, ведь там все мое родное, кровное. Ох, как мне хочется обратно в Россию. Тоска необъятная гложет всего меня, Давидушка.

– Но послушай, Даниил, – тут же парировал художник. – Если бы не лучшая в мире немецкая медицина, ты бы уже уже давным-давно не жил. Что, разве не так?

– Все так, Давидушка, все так. Но куда мне деться от ночной тоски, которая дратвой сапожной крутит мое больное тело и не дает уснуть до утра? А потом, я скажу тебе так, Давидушка, лучше 50 лет жить на все 100%, чем сто лет всего на 50%. Запомни это, ты моложе меня.

– И все же, Даниил, в чем дело, бери ноги в руки и возвращайся обратно на родину. Ты знаешь, сейчас это запросто.

– Так-то оно так, да только нету у меня больше дома в России. Продал я его. И к тому же сын со снохой у меня здесь, и внучок подрастает. Нет, путь назад мне заказан. Прощай, Давидушка, и дай Бог тебе всего самого лучшего.

И вот в этот самый момент как будто кто-то невидимый и всемогущий откуда-то сверху четко и внятно произнес: "Давид, не отпускай старика. Сделай то, что ты должен сделать!".

– Даня, утри слезы и пойдем со мной.

– Куда, Давидушка?

– Молчи. Сейчас узнаешь.

Через полчаса они вошли в мастерскую художника. То, что увидел седой сапожник, заставило биться его сердце, как при первом свидании с любимой девушкой. Он стоял с широко раскрытыми глазами, не смея произнести ни единого слова. Мир красоты обрушился на него с такой силой, что все, что было несколько минут назад таким больным, тяжелым и непреодолимым, вдруг исчезло и растворилось, словно и не было никогда.

– Даня, сейчас ты выберешь самую лучшую картину, которая тебе приглянулась, и возьмешь ее себе на память.

– Давид, я так не могу, – чуть слышно произнес старик.

– Можешь, Данечка, можешь. Ты еще себя не знаешь. Смотри внимательно, не торопись и выбирай. Сегодня у тебя произойдет венчание с красотой.

Не прошло и пятнадцати минут, как старик указал дрожащей рукой на картину, на которой был изображен пророк Моисей, ведущий свой народ по пустыне.

– Давидушка, а ты знаешь, что я открыл секрет той обуви, которая была на ногах Моисея и его народа, когда они вышли из египетского плена? Хочешь, я сошью тебе такую обувку?

– Хочу, – ласково ответил художник и обнял сапожника. Моисей на картине улыбнулся. – Я вижу, что тебе понравилось это полотно. Забирай, теперь оно твое.

– Нет, нет, я так не могу, Давидушка.

– А ты через "не могу", Данечка. Бери и не перечь!

Сапожник взял осторожно картину, поклонился художнику в ноги и скрылся за дверью.

Через два месяца в дом Давида раздался телефонный звонок.

– Алло, здравствуй, художник. Это говорит Даниил. У меня есть для тебя потрясающая новость.

– Я весь внимание. Говори!

– Вчера я был на очередном обследовании в клинике. Ты не поверишь, но произошло чудо. Да-да, самое настоящее чудо! После тщательного осмотра врачи были вынуждены признать, что у меня больше нет никакой онкологии. Была – и тю-тю. А ты знаешь, почему произошло это исцеление?

– Знаю. С тобой рядом был Моисей. Вы смотрели друг на друга каждый день. Вот он и вывел тебя из твоего болезненного плена. Ты лучше, Данечка, сходи еще раз в клинику и подсчитай, сколько там есть палат с больными онкологией. И еще. Посмотри, примерно, какова свободная площадь стен в коридоре и холле.

– Сегодня же схожу. Но, если не секрет, для чего тебе это надо, Давидушка?

– Не секрет, Даня. Мы с тобой развесим мои натюрморты и пейзажи, пусть они приносят больным радость и хорошее настроение. Глядишь, – многие на поправку пойдут.

– Ты хочешь сказать, как говорил писатель, "красота спасет мир"?

– Все верно. Но он, кажется, еще добавил: "Ах, кабы она добра была".

Слух о чудесном исцелении сапожника моментально стал достоянием всех членов еврейской общины Берлина. Конечно, были скептики, утверждавшие, что все это случайность. Тогда они пришли к раввину и начали спрашивать его. И ответил им ребе, что у Бога нет случайностей. Тогда ушли они в глубокое раздумье, шепча про себя: "Ах, ты, чудо-юдо. Этого не могло быть, но это есть!". И был их изумленный шепот подобен тому восторженному шепоту евреев, которые тысячи лет назад, после изгнания поработителей нашли в оскверненном Храме лишь один сосуд с маслом для семисвечника, которого хватило бы на один день, но которое горело восемь дней...

Большинство же евреев приняли весть о чудесном исцелении сапожника как нечто должное, как снижение цены на колбасу в супермаркете. На их глазах красота спасла если не весь мир, так одного человека точно. Мало кто из них догадывался, а точнее – практически никто, что один человек, всего один человек и есть весь мир. Если, конечно, его жизнь угодна Богу.

После этого воистину чудесного исцеления сапожника Давид все чаще и чаще стал задумываться о кардинальных, основополагающих сущностях человеческого бытия, о месте и роли человека во вселенной, о смысле его жизни, о свободе выбора и откуда этот выбор проистекает, есть ли само появление человека на земле результат эволюции живой материи, строго детерминируемой объективными законами причинно-следственной связи развития биологического вида от простого к сложному, как этому учит материалистическая теория развития видов Дарвина, или за этим кроется более глубокий и неподвластный человеческому разуму религиозный постулат бытия? Конечно же, такие волнующие вопросы вставали перед Давидом еще задолго до случая исцеления сапожника, фактически они были той изначальной духовной платформой, на которой произрастало все его искусство. С одной стороны, он безоговорочно принимал Библейский вердикт, гласящий, что "все есть суета сует". А раз так, то и выходит, что все – напраслина и бредятина, гроша ломанного не стоит, ибо всё, всё, всё рано или поздно сгинет в тартарары; а с другой стороны, на интуитивном уровне он чувствовал, да-да, именно чувствовал, что за всем видимым и невидимым, тайным и явным стоит некая Всемирная воля, которая и определяет появление, жизнь и уход из жизни человека. Значит, есть некий высший, смысл, который невозможно постичь на логическом уровне, но только принять как веру в нечто надмировое, бескрайнее и вечно сущее. И тогда выходило, что не зря, не ради красного словца художник однажды выдохнул: "Одна лишь капля красоты преобразует хаос мира".

Да, все так, но почему в мире происходят трагедии в Беслане, Норд-Осте, в Чечне и Афганистане, почему совершаются беспрерывные войны и террористические акты в отношении того же Израиля со стороны арабского мира? Почему в одной только России, около одного миллиона заключённых, а детская преступность достигла таких ужасающих размеров, которых не знала страна в самые тяжелые свои годы?

Почему пенсионерка бабка Дуся не в силах оплатить лекарство в аптеке и умирает, а в это же самое время "новые русские" в Куршавеле тратят за один вечер по 100 тысяч долларов, чтобы насытить свое эго? Где эта самая твоя "капля красоты", способная преобразить хаос мира? Почему артист Михаил Кононов умирает в полной нищете и безвестности, а в это время другой его собрат по искусству краснобайствует перед многомиллионной телевизионной аудиторией страны о "русской идее", а вечером, у себя на Рублевке, в шикарном особняке с бассейном предается раблезианскому обжорству? Да, я безоговорочно принимаю десять Библейских заповедей, думал Давид. Нет ничего выше и прекрасней в подлунном мире этих нравственных заповедей самой мудрой книги в мире. Но почему, почему они не проросли в сердце человечества и не стали естественной нормой его поведения? Неужели биологическая суть стала настолько выше нравственных ценностей, что напрочь подавила человека в человеке, превратив его в подчеловека? Отчего и почему видимая реальность повседневья со своими заботами и чисто земной прагматикой заслонила собой истинную поэзию, тайну и трепетность мира? А может, все потому, что человечеству необходимо пройти определенный отрезок исторического времени, так называемый внутриутробный эволюционный путь созревания, чтобы однажды оно проснулось и преобразилось до такого уровня совершенства, когда его содержательная сущность и внешняя форма почти с абсолютной точностью сольются с эскизом изначального Божественного замысла. Возможно, на часах Создателя это преображение займет всего лишь один миг, а на земных часах человечества должно пройти еще не одно тысячелетие, но то, что это когда-то произойдет, для Давида было такой же правдой, как восход и заход солнца. И даже если предположить, что однажды все исчезнет с земли, да и сама земля разлетится на мелкие осколки во Вселенной, его махонькая крупичка красоты, запечатленная на холстах, останется на сетчатке заплаканных глаз Бога, которую Он сможет вдохнуть в грудь незнакомого художника, чтобы тот отдал ее Новому Человеку грядущего. Вот почему Давид с недавних времен стал воспринимать каждый новый свой день как личный, персональный подарок Всевышнего. Только так, а не иначе он стремился воспринимать каждый свой новый удар кисти по холсту. Для него другого счета не было. Раз ты встретил свой новый день и остался в живых, значит, ты нужен Богу, значит, Он ждет от тебя новых добрых дел. И обязательно за каждый день – спасибо Ему! И если не словом, то делом – обязательно.

Почему умирает человек? Если не считать войн, удара ножом из-за угла, бандитских разборок, неосторожности, природных катаклизмов, нищеты и голода, эпидемий, врачебных ошибок и суицида, то остается признать главными причинами болезнь и старость. Но все они имеют чисто земной характер, они секулярны, и стрела их движения параллельна земле. Здесь вроде бы все понятно.

Бесспорно, в основе старения человека лежат физиологические процессы жизни и умирания клеток, генетическая наследственность, условия проживания человека в той или иной географической среде, социальный аспект и многие другие факторы, изучением которых занимается геронтология. Но почему тот же знаменитый художник Борис Ефимов прожил до 108 лет, а его сосед по этажу всего 65 лет? Почему в Нагорном Карабахе столетний возраст жителей считается вполне нормальным и не вызывает удивления, а средняя продолжительность жизни народонаселения России составляет 69 лет? Почему легендарный Моисей прожил 120 лет, водя свой народ по пустыне последние сорок лет? Трудно себе представить, что старик в 80 лет встал, оперся на посох и повел за собой евреев по горячим пескам пустыни под нещадно обжигающим солнцем. Но это было именно так. Истории известны случаи, когда люди жили более пятисот лет, а некоторые доживали и до тысячи. Что это – легенда, сладостная греза, сказочная выдумка человечества? Конечно же, нет.

В последние годы жизни в эмиграции Давид открыл свой закон продолжительности жизни человека, который звучал примерно так: человек тем дольше живет на земле, чем больше его душа наполнена идеей созидания и преобразования мира в сторону добра и красоты. Если человек посчитал, что он выполнил свою миссию на земле, что он уже ничего нового не создаст, то Бог пойдет ему навстречу и возьмет его к себе. Почему, например, умирает молодой, полный энергии любимец публики киноактер Николай Еременко? Причина одна – внутренняя усталость. Он так и говорил перед смертью: "О, как я устал, если бы вы знали, как я устал!". И Бог внял мольбе артиста, и артист умирает.

Но здесь имеется еще один немаловажный факт: буквально за две недели перед смертью Николай Еременко сыграл в кинофильме роль офицера, которого по ходу действия убивают. Друзья советовали ему: "Не играй эту роль!" Не послушался. Все соединилось.

Вот этот добровольный разлад между духом и плотью, идеалом и его конкретной, ежедневной реализацией в конце концов и определяет усталость, изношенность самого организма и, как финал этому трагическому разладу, – смерть. Поставлена земная точка. Другими словами, когда горизонтальная стрела жизни человека сливается воедино с вертикальной линией движения духа, образуя скучное, унылое однообразие повторяющихся буден, вот тогда именно и происходит смерть человека.

Чем чаще Давид задумывался над этим воистину самым главным всемирным законом человеческого присутствия на земле, тем больше и больше у него возникало сомнений. К примеру, почему умирает Лев Николаевич Толстой? (Медицинский диагноз здесь не в счет. Диагноз есть всего лишь врачебная констатация смерти на физиологическом уровне.) Казалось бы, такой могучий гений должен жить многие и многие годы, радовать, волновать своими произведениями окружающий мир. А причина проста: гений Толстого просто устал, он исчерпал до дна свою душу. Уход из Ясной Поляны – это всего лишь иллюзорное стремление уставшей и разочарованной души к новым берегам собственного обетования, но которые в действительности находились практически в одной плоскости безысходности и тупиковости бытия самой личности писателя. Горизонталь и вертикаль слились в одно целое. Все. Смерть.

И тем не менее, по земным меркам Лев Толстой ушел из жизни все-таки в преклонном возрасте. А как можно объяснить смерть Микеланджело, исходя из моего закона? – думал Давид. Одним слиянием вертикали духа и горизонтали жизни не объяснить уход итальянского гения. Все правильно – не объяснить. Выходит, что сам закон допускает некие исключения? Верно. Допускает. И в этом его неизъяснимая тайна. Какая? А ты еще и еще раз взгляни на последние скульптуры мастера, говорил себе художник. Обрати внимание на их внешнюю незавершенность, черты их лиц, на сами фигуры, не доведенные резцом до четкой рельефности и выразительности, они как будто едва намечены и пребывают пока еще в каменном плену. Неужели это скульптурный импрессионизм, некий невиданный доселе прорыв в новую эстетическую реальность? Скульптор своей так называемой "недоработкой" фигур сознательно стремится привлечь невидимого зрителя именно к творческому соучастию, чтобы тот внутренним взором-резцом довел в своем воображении эти скульптуры до четкой и ясной сделанности. Хорошо, а причем здесь смерть? А притом, неожиданно приоткрылась тайна для Давида, что настоящий зритель Микеланджело не здесь, а на небесах. Бред какой-то, в сердцах подумал Давид.

Ничего не бред – тут же последовал внутренний ответ. Правильно, орудия труда – земные, скульптуры – из мрамора, да и сам скульптор из живой плоти и крови. Но сама природа замысла, ее истоки духовны по своей сути, их нельзя взвесить, пощупать, увидеть. И поэтому их адресат – некий невидимый, нематериальный зритель, зритель, который как будто существует и одновременно не существует. Вот почему истинный, первородный созерцатель его не здесь, а где-то там, далеко-далеко, хотя в любой момент он может открыть двери мастерской в виде того или иного человека.

И далее, не забывай, что все новое, все неожиданное создается человеком в пороговых, критических ситуациях его земного существования. Земля, ее культура и цивилизация есть всего лишь первый ряд вселенского театра, ибо только там, в надзвездной высоте, и возможно подлинное Божественное творчество. Именно перелом в жизни художника, заканчивающийся смертельным исходом, в действительности, в глубине Божественного замысла является лишь новой ступенью в бессмертном движении человеческого духа к неумирающим вершинам подлинной красоты и значимости. Давиду дано было знать, что творческая жизнь ученого, художника, мыслителя, любого любящего и сострадательного сердца на земле есть лишь стартовая ступень: и Леонардо, и Рафаэль, и Шекспир, и Гете, и Эйнштейн, и Толстой, и Пушкин, и Высоцкий, и простая деревенская бабка Дуня, которая отдала последнюю копейку нищему, – все они продолжают творить свое дело там, на небесах. И у Пикассо, и у Ван Гога, и у Гойи есть свои небесные мастерские и небесные краски, они так же, как на земле, продолжают создавать свои шедевры. Для Бога гений вполне нормальное, естественное состояние человека, ведь он создан по Образу и Подобию Его. Для Него стыдно не быть гением, каждый им должен быть. Достигнув определенной высоты совершенства, каждый из них вновь отсылается на землю, чтобы создать свою строку красоты, подобную Пушкинской: Я помню чудное мгновенье,\ Передо мной явилась ты,\ Как мимолетное виденье,\ Как гений чистой красоты.

И так каждый раз, из столетия в столетие, гений приобретает новое человеческое обличие, проживает отведенный ему земной отрезок времени и вновь и вновь возносится на небо, чтобы там получить очередной небесный заряд и, вернувшись на землю, отдать его людям. Для гения потусторонний мир является духовным аккумулятором, где он получает новую, мощнейшую подзарядку для грядущего земного творчества. Вот почему в мире существует объективный круговорот гениев, в основе которого лежит воля Творца. Более того, сам посюсторонний, грешный и прекрасный мир будет существовать вечно, пока в нем будет происходить этот бессмертный и волшебный круговорот гениев.

Хорошо, с творческими людьми, с неуемышами человеческого духа вроде бы все ясно. А как быть с теми, кто жизнь свою прожил незаметно, серо, буднично, как бы взаймы? – задал мысленный вопрос Давид. Что с ними происходит там, на небесах?

И ему тут же была показана картина. Он увидел бесчисленную, темно-серую, пульсирующую массу сонных душ. Эта масса на первый взгляд будто была неживой, но, если повнимательней присмотреться, она дышала, издавала какие-то нечленораздельные звуки, ворочалась, стремясь сбросить с себя невидимые оковы и скрепы. Давиду тут же дано было новое знание: оказывается, все это бескрайнее множество человеческих душ, проживших свою жизнь впустую и бесцельно на земле, проходят свой внутренний очистительный путь на небесах. Когда они закончат свою небесную инкарнацию, они обретут новую самость и будут депортированы вновь на землю или в иные звездные миры.

Еще Давиду дано было знание, что мозг обычного человека задействован им на одну десятую его потенциальных возможностей, а так называемые необычные способности в виде ясновидения, чтения чужих мыслей, вступления в контакт с инопланетянами, в диалоги с душами умерших, умение на расстояние передвигать предметы, знание всевозможных языков, способность держать на обнаженном теле множество металлических предметов, прогнозировать будущее и прочие другие удивительные способности, на самом деле являются неотъемлемой сутью любого человека земли. Другими словами, в каждом человеке дремлет свой Нострадамус об руку с бабой Вангой. Человек же в силу своей духовной лености и традиционного существования просто не желает вступить в свои внутригрудные целинные и залежные земли, вскопать их лопатой воображения. Он предпочитает отдать себя на произвол мертвящим и враждебным ветрам традиционной повседневности. В действительности энергетика человеческого организма настолько велика, что ни одна атомная станция, ни одна самая сверхмощная современная энергетическая установка не могут идти с ней в сравнение. Вот и ты, Давид, обладаешь подобной энергией. Но ты не ведаешь этого.

– А как мне прикоснуться к ней, как мне ее почувствовать? – спросил художник, закрывая глаза.

– Ты этого действительно хочешь? – последовал вопрос.

– Да, очень хочу!

– Хорошо, ты скоро ее не только почувствуешь, но и используешь. И действительно, подобное знаменье произошло. Через несколько дней его друг, один из руководителей общины Михаил Портной, позвонил ему и предложил посетить еврейское кладбище в Берлине.

– Мне кажется, – сказал он, – что само место вечного покоя евреев, надписи на могильных плитах, сами памятники над телами тех, кто пережил годы фашизма, могут дать тебе дополнительный творческий импульс в продолжении написания твоей серии о Холокосте.

– Хорошо, Михаил. Когда мы встретимся?

– А чего тянуть, давай завтра прямо с утра и двинемся.

– Добро, – ответил художник.

Следующее утро выдалось на удивление теплым и солнечным. Стояла середина осени. Огромные оранжевые и желтые листья кленов и тополей драгоценными узорами расцвечивали голубизну немецкого неба. Чистейший воздух, настоянный на аромате пламенеющих роз, впитав в себя прозрачное эхо давно исчезнувших мелодий пастушеских свирелей отшумевших столетий, приятно будоражил, наполняя души какой-то пронизывающей, очистительной силой. Казалось, что никакое чужеродное влияние не способно было побеспокоить эту удивительную гармонию человека и природы. Но это было обманом, чистейшим заблуждением.

– Давид, ты слышишь, мне кажется, что мы здесь не одни, – чуть слышно прошептал Михаил, тревожно бросая взгляд куда-то вдаль. – Остановись, прислушайся.

И верно, откуда-то издали доносился какой-то невнятный шум, гулкие удары, перемежающиеся диким повизгиванием и хохотом.

– Здесь что-то неладное творится, такого не должно быть. Давай подойдем поближе, – попросил Михаил друга.

Через несколько минут они незаметно вышли на окраину кладбища, и то, что они увидели, не вкладывалось ни в какое разумное представление: пять здоровенных молодых бритоголовых людей в черных кожаных куртках и брюках, украшенных металлическими заклепками, точно соревнуясь в силе, наотмашь, со всего плеча, с визгом и руганью били молотками, кувалдами и цепями надгробные памятники. И чем дальше летели гранитные и мраморные куски и обломки, чем больше становилось поверженных в траву могильных надгробий, тем наглей и остервенелей становились эти молодчики. Подонки не слышали, как ворочались под землей тела и как с небес кричали души мертвых. Они были во власти дьявола.

И произошло чудо. Какая-то невиданная, нечеловеческая сила вошла в Давида. И шагнул он навстречу неофашистам, и не слышал он уже умоляющего возгласа друга: "Остановись!".

Когда молодчики двинулись на него, он мысленно скрутил первого, затем второго, а потом и всех остальных в невидимую спираль. Он не прикасался к ним руками, он просто делал свои пассы и все. Не дойдя до него, они со стоном, харкая кровавой слюной, как подрубленные, валились на землю. А Давид все мощней и мощнее скручивал свою энергетическую спираль, и не было уже никаких сил у поверженных хулиганов, чтобы выбросить свои тела за эти кольца праведного возмездия.

– Ну ты и даешь, чудо-юдо! – только и смог вымолвить, пораженный увиденным, его друг. – Как тебе это удалось?

– Не знаю, – улыбнулся Давид, утирая пот с лица.

Через двадцать минут, вызванный по мобильнику полицейский наряд отвез бандитов в участок.

– Вот тебе и новый сюжет для твоего Холокоста, – восторженно воскликнул Михаил, обнимая друга. – Кстати, было бы просто здорово, если бы ты выступил перед членами нашей общины с лекцией на тему о человеке и могуществе его духа. Ты не против?

– Отчего же, могу и выступить, – ответил Давид.

Через несколько дней, при огромном стечении народа, который, естественно, был уже заранее осведомлен о необычайном происшествии на кладбище, состоялось выступление Давида. Начал он с первой главы Ветхого Завета, в которой говорилось о могуществе и свободе человеческого духа. И начал он с таких слов:

– И сказал Бог: создадим человека по образу Нашему, по подобию Нашему, и да властвует он над рыбами морскими и над птицами небесными, и над скотом, и над всей землей, и над всеми гадами, пресмыкающими по земле. Далее: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину – сотворил Он их.

– Простите, Давид, что перебиваю вас, – рванулся со стула чернобородый Гершензон, один из последних евреев, прибывших из Черновиц на постоянное местожительство в Германию. – Всем известно, что Ева произошла из ребра Адама. Но, как утверждает медицина, ребро не содержит мозга.

Дружный хохот прошелся по залу.

– Давайте не будем отвлекаться на несущественное и второстепенное, – прорычал Михаил Портной, успокаивая зал.

– Продолжаю, – сквозь улыбку произнес Давид. – И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и овладейте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, движущимся по земле.

– Скажите, Давид, как вы можете истолковать значение библейских слов "по образу Божию сотворил", – хитро прищурив один глаз, произнес раввин. Чувствовалось, что за этим вопросом знатока Талмуда и Торы скрывалась некая подковырка, желание вступить в дискуссию. Но художник был не промах, он моментально почувствовал скрытую иронию в словах уважаемого раввина. И он ответил:

– Я лучше сошлюсь на авторитет Маймонида. Полагаю, что наш уважаемый ребе с ним будет полностью согласен. Великий мудрец говорил, истолковывая смысл "по образу Божию сотворил", следующее:

"Среди всех живущих существ только Человек обладает, как его Творец, моралью, суждением и свободой воли. Он может знать и любить Бога и духовно общаться с Ним; и только Человек может руководствоваться в своих действиях логическим суждением. Именно в этом смысле Тора описывает Человека как творение в образе и подобии Божием".

И вновь раздался вопрос из зала:

– Нестыковочка выходит в послании Бога. Бог, как я понимаю, есть единственный творец всего сущего. Почему в стихе 26 применено множественное число? Почему сказано "Создадим Человека?" Неужели кто-то еще, помимо Бога, принимал участие в сотворении человека?

– Я готов ответить на ваш вопрос. Но мне хотелось бы услышать мнение нашего уважаемого раввина. Я хочу лишь заметить, что ваш вопрос волновал человечество на протяжении многих столетий.

– С удовольствием отвечу, – сказал раввин, поднимаясь с места. – Наш великий Моисей тоже вопрошал Бога. Он сказал: "Владыка Вселенной! Почему ты даешь предлог для еретиков утверждать, что существует множество божеств?" "Пиши! – Бог ответил. – Те, которые хотят ошибиться, будут ошибаться... Когда Он пришел к созданию Человека, Он держал совет с ангелами – помощниками!"

– Выходит так, что в моем персональном рождении принимали участие еще и ангелы? – недоуменно произнесла грузная Энтл, тараща глаза.

– При вашем рождении, возможно, и нет, – кто-то подленько хихикнул в зале. – Когда ваш папа лежал на вашей маме, в стороне, за шторкой окна стоял сатана-искуситель.

Дружный хохот прошелся по рядам. Вспотевшая и раскрасневшаяся Энтл была уже готова встать и покинуть зал, но ее остановил Давид:

– Не обращайте внимание, многоуважаемая Энтл. Успокойтесь и присядьте. На самом деле, господа-товарищи, вопрос не такой и простой, как может показаться на первый взгляд. Мне думается, что при рождении первого человека, нашего прародителя Адама, действительно участвовал Бог и ангелы. Но при дальнейшем рождении каждого нового человека на земле у Бога были свои помощники. Кто же они и сколько их? Ответ прост – все человечество. А если быть совсем точным, то это есть наша с вами мораль. Да, да, именно мораль, выработанная всем человечеством на протяжении всего своего существования на земле. Почему мораль? Отвечаю. Мораль есть единственное мерило всех ценностей в подлунном мире. Используя свою волю, исходя из свободы выбора, человек формирует не только себя, как личность, но и всех тех, кто окружает его. Отсюда следует только один возможный вывод: вместе с Богом люди творят самих себя. В этом и состоит высшая нравственность этой заповеди "Создадим Человека".

Понятно, что человек, используя свою волю, может развить в себе как дурные, так и добрые свойства. Все зависит не только от окружающей среды, но и от него самого. То есть человек не есть застывшая биологическая монада, но постоянно развивающаяся сущность, творящая ежедневно самую себя.

Поэтому всякие ссылки на то, что человек, будучи созданным по воле Бога, не может отвечать за свои поступки, так как крупицы зла уже изначально заложены при его рождении Создателем, являются беспочвенными, схоластическими, не имеющими никакого отношения к истинной правде Богочеловека. Когда появляются в мире людей гитлеры и сталины, то виноваты в их дьявольских деяниях прежде всего мы, люди, среди которых они творят свое зло. Но при этом ни в кое случае нельзя забывать, что именно тот или иной человек является автором своей судьбы, автором своего сочинения на земле.

Маймонид прямо говорит о человеке, как об авторе своей морали, в Мишне Торе: "Свобода воли дарована каждому человеку. Если человек хочет пойти по хорошему пути, он найдет в себе силы сделать это. Если же он захочет стать злодеем, то и здесь не будет поставлена преграда, которую он не сможет преодолеть..." Пусть вам не кажется, что Бог решает при рождении человека, каким он будет, хорошим или плохим, – понимание, свойственное глупым неевреям и большинству неосведомленных среди евреев... Если Бог решал, что определенный человек будет хорошим или плохим, или если бы в самой сущности натуры человека было бы что-то, что непреодолимо тянет его в определенном направлении... Какое место оставалось бы тогда для всей Торы?

Я не открою новых Америк, если скажу, что свобода выбора – дело трудное. Например, современный человек еще не может контролировать гены, которые передаются ему от родителей. Или трудно себе представить человека, который попал в камеру заключенных, где действуют свои жестокие правила поведения и воровские законы, и пожелал противопоставить себя общаку. Как говорится, "с волками жить – по-волчьи выть". Хотя я знаю примеры, когда находились такие люди, которые даже в самых невыносимых, нечеловеческих условиях не позволяли себе оскотиниться и встать на четыре лапы. Даже ценой собственной жизни. Все зависит от внутренней нравственной наполненности человека, от его свободы воли, от его личного выбора. Большой поэт Юрий Левитанский когда-то написал:

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку –
Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы -
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе
Щит и латы. Посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже – как умею.
Ни к кому претензий не имею:
Каждый выбирает для себя.

Мне хотелось бы, чтобы каждый из вас задумался над смыслом своей собственной жизни, невзирая на прожитые годы, болезни, прошлые заслуги и нынешнее свое положение в Германии. И нужно обязательно помнить, что каждый ваш новый день не просто проживаемая дата в календаре, но подарок небес, который каждый, без исключения, должен отрабатывать, творя красоту и добро вокруг себя. Пишите стихи, рисуйте картины, вышивайте, пойте, читайте стихи, изучайте языки, принимайте самое активное участие в жизни нашей общины и города, но только не спите с открытыми глазами. Запомните, что любой ваш добрый поступок зачтется вам на небесных весах. Помните, что в каждом из вас спит свой гениальный Рафаэль, пробуждение которого зависит только от вашего выбора, от вашей воли. Сейчас я скажу нечто такое, что многим может показаться нелепым и вздорным: знайте, что если кто-то даже во сне своем помог перейти дорогу слепому старику, его поступок будет угоден Богу. Начинать быть настоящим человеком не поздно даже за день до своей смерти. Воспарите над собой.

Кому-то слово художника запало в душу, а для большинства, к сожалению, оно оказалось пустым сотрясением воздуха: царапнуло что-то внутри и тут же растворилось. Привычный уклад жизни потребителя оказался непробиваемой стеной.

Правда, нужно заметить, что Давид не мог знать, что его друг Михаил Портной на следующее утро договорится с музеем иудаистики в Берлине о передаче тому в безвозмездное пользование картин художника на тему Холокоста.

А в тот вечер, уже перед самым выходом, когда весь зал опустел, к художнику подошла юная девчушка с глазами библейской Эсфири. На ее щеках пламенел нежный румянец. Смущаясь, едва слышно она сказала: "Маэстро, разрешите мне брать у вас уроки красоты. Я хочу стать художником".

Она не могла видеть, как над ее прекрасной головой зависли два белокурых ангела, держа в руках золотой венец. Высоко в небе горели огромные звезды, посылая на землю чистые лучи, омытые едва заметными слезами нежности и благодарности в глазах чуда-юда.

И. Клейнер. 2010

Библиотека » На сквозняке эпох. Рассказы




Выставка работ
Портрет
Декор-стиль
Пейзаж
Кабо-Верде
Натюрморт
Мозаика
Жанровые
Тема любви
Love-art
Религия
Соц-арт
Различные жанры
Памяти Маркиша
Холокост
Книги
Улыбка заката
На сквозняке эпох
Поэмы, рассказы
Кто ты, Джуна?