|
|
Клейнер И.А. Песня бабушки Оксаны
Сибирская деревня Елыкаевка, размашистая, ставленая на таежном кедраче двойного охвата, стоит на взгорье четвертое столетие в травах ковыльных и медунице у самого солнышка на ладони. Весной, когда весь мир пробуждается и все живое и тварное стремится повторить себя, кажется, будто черемушные и яблоневые кружева расползаются по всей синеве небесной, путаясь с пушистыми облаками. Тогда все земное наполняется птичьим гамом, таежным дурманом и еще чем-то непередаваемо новым, волнующим и щемящим, которое сродни незамутненному детскому счастью, а может быть, и более величественному и грандиозному в бессмертных границах Божественного замысла.
Исстари люди этого края рубили лес, вязали его в плоты и сплавляли в дальние города. Мужики были здесь отменными охотниками и хлебопашцами. Бабы вели домашнее хозяйство, плели ивовые корзины и вешки, выделывали медвежьи шкуры, а в просветах рожали детей. Человек здесь жил кряжистый, на говор не охочий, на руку лютый, но быстро отходчивый. Всякая хворь и безделье считались делом зазорным и непозволительным. Рождение и смерть были здесь явлениями привычными, их встречали как нечто должное и неотвратимое, как установления самого земного смысла и порядка. Например, если кому перевалило за сто, о таком говорили: "Засиделся человек, пора ему".
От сибирского ли закваса или от труда семипотного, что в топоре или косе мыслил себя наиболее полно, или еще от какой неведомой нам причины, но только испокон между природой и человеком этого края установилась своя суровая гармония, на душевном васильке настоянная, росными лунами процеженная. Оттого, знать, в зори вечерние шли люди на крутояр, за околицу, что над самой речкой Ольшанкой, к дому бабки Оксаны, чтобы петь протяжные русские песни. А пели они дивно, непередаваемо чудесно, каждый зная свою меру и возможности. Когда же красота песенная всю душу заламывала, в напев вступали подголоски разноцветные, вначале как бы пробуя себя, а потом все шире и вольготнее, на весь выхлоп сердечный. И казалось тогда, будто сама песня уходила в звезды, а звезды падали в песню, и разворачивалась такая красота, от которой и сами люди преображались, становясь чище и трепетней. И думалось в минуты такие, что народ и есть та основа начальная, которая придает всему сущему смысл и значение. Возможно, потому люди, сами того не ведая, шли на ту высоту, под старые стены бабушки Оксаны, чтобы не только излить свою душу в напеве раздольном, но почувствовать еще и еще раз сопричастность свою первородную к этому вечному и бессмертному миру. Вот почему это место было для тех людей вроде алтаря исповедального и почиталось ими степенно и нежно.
Но вот что случилось в деревне Елыкаевке лет 20 тому назад. Умер Пантелей Артамонов, проходивший в голове колхозной артели тридцать весен, добрейшей души человек, разум во всем искавший, ко всему дело имевший. Пуще всего он ценил в человеке его правду и честь, совет держал с народом, на ключ контору не запирал. Умер Пантелей не от хвори, а от старых ран военных. Не мучался. Как стоял, так и пал на межу черноземную, посередь поля пшеничного. Захоронили его под деревянным крестом, у самого речного обрыва, недалеко от избы бабки Оксаны. Два дня поминал его народ, слишком он каждому в душу запал. Не желали сельчане вот так, в однодневье распрощаться со своим Артамоновым.
Узнали в районном центре, что народ поминал два дня и не выходил на работу и все тому подобное, и прислали в Елыкаевку своего представителя. Тот прикатил на газике и прямиком в сельсовет, хотел ударить в рельсу, чтобы народ созвать на сход. Старики ему не дали, сказав: "Слишком ты, паря, шустрый. Поехай туды, откудова прибыл. Не баламуть народ".
Закричал в ответ представитель, что, мол, никому здесь "анархировать" не позволит, слюной изошелся в угрозе, что он ещё сюда вернётся. И ведь приехал, но только после посевной, в чине временно исполняющего. И сразу с места в карьер, инструкция за инструкцией, все слова в повелительном наклоне ставит. В хозяйстве тот человек ни хрена не смыслил, а гонору - на сто возов. Заглазно окрестил его народ хлестко и метко - "пришлый". Хотел он все на новый лад перевернуть, не понимая, что не все новое есть лучшее, да и совет народный в счет не брал. Но самым диким и непонятным было то, что начал он строить свиноферму прямо на том месте, где доживала свой век бабка Оксана, хотя места вокруг было больше чем предостаточно.
Просила его старуха, Христом Богом умоляла оставить ее доживать век в тишине, говорила, что народу это будет не по душе, да и речушку в родниковых высверках поганить не гоже. А все понапрасну. Люди жаловались в центр. Им отвечали: "Решайте вопрос на месте". Так и замкнулся круг, в центре которого бурлила Елыкаевка.
А "пришлый" времени не терял. Пригнал две бригады и повели они стенку кирпичную прямо перед домом старухи. Работяги были не местные и трудились за водку и харч с тупым радением. Первым не выдержал Федор, местный гармонист, парень щуплый, но на мысли прямой. Подошел он к "пришлому" и как-то изнутри духом зашедшимся простонал: "Изыди, не трожь наш оберег песенный". Только всего и мог вымолвить. А тот его и сосунком и щенком, по всякому матерному, а напослед по лицу Федора наотмашь как двинет, что парень наш с копылков да на землю. Не выдержал здесь народ и кругом на "пришлого" в молчании пошел. Никто не углядел, как Степаныч, местный кузнец, положил в грудь временно исполняющего кулак двухпудовый. Беда могла приключиться неминучая, да только как из-под земли выросла бабушка Оксана и ровным голосом рекла: "Не трожь супостата, дьявол в нем сидит. А вот стены нам каменной не надо. Ни к чему она, звезду из-за нее не видно. К тому же холод от нее, песня от такого холоду замерзнет!"
И народ понял. Взял он артельно огромнейшее бревно и пошел тараном на стенку, как в древние времена ходила дружина на вражью крепость. Первым от начала стоял "пришлый": он первый затеял, ему и первому предстояло разрушить, что не угодно было народу.
И грянула песня "Дубинушка". И не только дружина ее пела, но и вся деревня, да так, что, как вспоминают старожилы, давно они так не певали. И выводила первым голосом сама Оксана, неописуемо свободно и весело. И рухнула стена.
Никто не знал, как Петюха - местный радист записал на пленку эту песню. Но факт есть факт. Записал.
И неважно, что потом выездной судья влепил Степанычу 15 суток за мелкое хулиганство. Как говорится - разговоры говори, рукам волю не давай. Все были вынуждены проголосовать за домашний арест кузнеца. А у радиста будто бы не оказалось ни одной пластинки, и все эти 15 вечеров на всю таежную деревню ложилась красотой дивной старинная бурлацкая песня, в которой победоносно звенел молодой голос бабушки Оксаны.
И. Клейнер. 2010
