|
|
РЕМБРАНДТ
Поэма - пьеса
И прострёт к нам руки свои, и мы припадём и заплачем и всё поймём.
/ Ф.М. Достоевский /
Действие первое.
Вступление.
Ведущий.
О, Рембрандт, Рембрандт! Гений твой высокий,
Как свет звезды, исчезнувший в пространстве,
Ещё поныне тайною загадкой
чело тревожит моего столетья.
Сама природа качество и меру
Гармонией неслыханной и дерзкой
В твои волшебные аккорды красок
внесла дыханием могучим.
Под видимым спокойствием мазка
Какой таится темперамент духа!
Какого он достоинства исполнен,
и смысл его не каждому доступен.
Всё в равновесье: мысль и мастерство,
Но в том своём великом единеньи,
В котором гул всемирных катастроф
под кистью мастера стихает укрощено.
О, Лейденский алхимик красоты,
В тебе самом вселенная нуждалась.
Но если б не пришёл на землю ты -
Тогда б разлом в пространстве оказался.
Мне кажется, что только в озареньи,
В полночный час, когда всё замирало,
Виденья странные к тебе на холст спускались
какого-то иного назначенья.
Иль, может быть, игрой воображенья
Смятённого ума их в жизни вызвал ты,
Стремясь найти в них корень уравненья
любви и смерти, радости и муки?
Так кто ж, скажи, поэт или философ,
Мятежный дух иль строгий мысли ход
в тебе брал верх, когда ты вдохновенно
себя испепелял в тревожном мифотворстве?
Художники Флоренции и Рима
по изощрённости и смелости таланта,
Пожалуй, в мастерстве тебе не уступали,
а в чём-то даже и превосходили.
Но почему творенья Тициана,
Корреджо, Рубенса и Боттичелли,
Непревзойдённым оставаясь совершенством,
Так глубоко, как ты, не потрясают?
Быть может, совместить ты идеал
хотел с самою жизненною правдой?
Не оттого ль глубокая печаль
легла на все твои позднейшие работы?
Иль, может, ты мир собственной души
Стремился обрести в тех очертаньях,
Которые неслись из под руки
изменчиво-трепещущим потоком?
И этот смутно-нежный перелив
сиены, охры, сурика и умбры,
свободу обретя на полотне,
Тебе свои условья диктовал?
А ты, как одинокая ладья,
Вручив свой жребий провиденью,
Сам освещал волшебным фонарём
движенье кисти в замкнутом пространстве.
В пространстве полотна - пространство мира,
Но в той своей духовности безбрежной,
В которой даже безобразные черты
мерцают драгоценным ожерельем.
Не оттого ль стоим мы потрясённо
уж триста лет пред этим дивом дивным,
Стремясь переступить границу тайны
твоих бессмертных сновидений?
А ты всё также до конца не постижим,
Не расчленим, не разложим на части,
Являя всякий раз пытливому уму
свои всё новые начала и основы.
Действие 2-ое.
Ведущий уходит. Появляется поэт.
Поэт:
Правительства меняются, как дни.
Приходят и уходят поколенья.
Но остаётся красота в истории земли
нетленным памятником откровенья.
Пусть нет давно её мастеровых,
И стёрлись надписи на плитах многоликих,
Луч солнечный с дождём ударит о гранит,
И в синь небес прольётся кровь гвоздики.
Но забываем мы, земля, порой
о жизни Гения при жизни,
И зачастую наш цветок живой
венчает траурные тризны.
Прособирались. Некогда. Дела.
То Хан Батый, то управдомов речи.
А Гению немного бы тепла,
и чуточку заботы человечьей.
Не бережём мы Гениев земли,
Себя тем самым заживо хороним,
И погребально-мрачные огни
на собственной жилплощади разводим.
Но в кой-то год, в какой-то час един
мы вдруг, стесняясь, прозреваем,
И медноколлективные венки
на идол алебастровый роняем.
Сюсюиронизируем живя,
Сюсюрреализируем мы время,
А где-то рядом мечется, кляня
себя во чреве, гениево семя.
Ещё придёт и для него черёд,
И люди вздрогнут перед чудом,
Когда на полотно Христос взойдёт
в сопровожденьи мрачного Иуды.
Действие 3.
Ведущий:
Я по ступеням памяти земной
Назад, к семнадцатому веку
Тащу, как мерин ломовой,
Фантазии буксующей телегу.
Мне нужно к той добраться высоте,
Которая меня обозначает,
Людей уравнивая в доброте,
Но своего добра не замечает.
Бреду в снегах Вилюйской стороной,
Где некогда томился вождь усатый.
Звезда незамерзающей слезой
стекает по штыку солдата.
Храню твои традиции, Централ,
и вспоминаю Рулевого.
Он здесь из искры пламень раздувал.
Теперь я греюсь у костра степного.
Безмолвная толпа в зрачках седых
куда-то вдаль ползёт понуро,
А память всё о топках огневых
напоминает Орадура.
Но и тогда костлявая меня
в своих объятиях не задушила.
Меня ведь на заставах Октября
свинцовая метель "благословила".
Я ею не единожды крещён
ещё на тех парижских баррикадах.
И пулею Дантеса награждён,
когда в снега Санкт-Петербурга падал.
Я на Сенатской площади не зря
свой грозный вызов бросил самовластью.
Я верил, что взойдёт свободная заря
над миром слёз, страдания, несчастья.
И в том же героическом году,
(Быть может, для других и не резонно)
В предсмертном задыхался я бреду,
Когда замолкнул выстрел Сен-Симона.
И пусть мечту о равенстве людском
мы не всегда, как надобно, торили,
Я всё же сокрушал Вольтеровским пером
Бастилии невежества и силы.
Меня зовёт в дорогу высота,
И новый день по-новому тревожит,
Я, как сосуд, в котором красота
Бессмертной жизнью кровоточит.
Действие 4.
Бедная, полутёмная мансарда. Тлеет свеча. Автопортрет Рембрандта 1669 г, который по ходу действия оживает.
Ведущий:
- Рембрандт ванн Рейн родился 6 июля 1606 года в Лейдене в семье мельника. Он был шестым ребёнком. Учился в Латинской школе, а затем с 1620 г. - в Лейденском университете, который так и не закончил. В 1623 г. переезжает в Амстердам. Продолжает обучение у известного живописца Ластмана. Он уже известный портретист и автор исторических полотен. Заказчики не заставили себя ждать. Он становится богатым, покупает редкие и дорогие вещи.
Встречается с Саскией, и 10 июня 1634 года они обвенчались. Их квартира напоминает музей. Красавицу жену художник любит наряжать в бархат, шёлк и парчу, осыпая бриллиантами и жемчугами. Саския была гением - вдохновителем мужа, его утешением среди неудач и забот, опорой в работе. Она любила позировать, она расцветала под взглядом мужа.
Рембрандт жил скромной жизнью протестантского бюргера, он не нажил себе ни дворцов, ни дорогих вилл. У Рембрандта было 15 учеников.
Вторая жена Рембрандта (после смерти Саскии) - Хендрикье Стоффельс. У них появилась дочь Корнелия, которая умерла в 12 лет. Третья жена - Катарина ванн Вейк. Рембрандт теряет сына Титуса. Живёт впроголодь, в нищете. У Рембрандта было 7 братьев и сестёр.
Поэт:
Прости меня, что я пришёл в твой век
Незвано из 20-го столетья,
Но ты ведь, Рембрандт, думал и о тех,
которые придут к тебе когда-то.
Рембрандт:
Наверно, в этом сила красоты,
Которую творят мастеровые, -
Объединять людей во имя доброты,
при этом забывая чаевые.
Поэт:
Мой путь к тебе был, Рембрандт, не простой,
И он оплачен по особым чекам.
Рембрандт:
Без творчества день, прожитый тобой,
измене равносилен человека.
Поэт:
Но разве выбор своего пути,
к своим единственным началам,
Не есть борьба, чья сущность изнутри
уже отмечена высоким идеалом?
Рембрандт:
Возможно, ты и прав. Не мне судить.
Но выбор внутренней вершины,
Которую ты должен победить,
ещё тебя не делает мужчиной.
Что толку в том, когда фразёр иной
бренчит о власти над горою,
Но он лишь у подножия герой,
И трус над горною тропою.
Другой, не словоблудя о себе,
К своим холмам шагнёт однажды,
Не ведая, быть может, о беде,
он в путь отправится бесстрашный.
Он руки в кровь о камень иссечёт,
И сердце надорвёт на кручах,
И, всё-таки, к вершине он дойдёт,
И это будет для него не случай!
Входит продавец красок.
Продавец:
Приветствую, друзья, ваш нищенский приют,
Здоровья Рембрандту!
Рембрандт:
Приветствуй и поэта!
Продавец:
Я также видеть рад тебя, мой старый плут,
И многие тебе желаю лета!
Я только что с Брамантского моста.
Сегодня Амстель взбеленился будто.
Ужасный ветер. Это неспроста.
Рембрандт:
- У нас не более уютно.
Продавец:
На набережной Эя слышал я,
Как толковал один повеса:
Его будь воля, за долги тебя
на первом бы столбе повесил.
Что заготовил магистрат указ:
Иск предъявить тебе огромный.
Рембрандт (гневно):
Указ верховников мне не приказ.
Я сам себе приказ верховный!
И полноте, мой друг, иных кляня,
подонкам помнить не мешало,
Что я лишь подмастерье дня,
каких в Голландии немало.
Я старый гёз, сын мельника простой.
Во мне кровь мужика бушует,
Я честно заслужил свой хлеб ржаной,
Я пред собой не слыл холуем.
Ни орденов, ни титулов, ни лент
глупец на мне не сэкономит.
Глупец спешит при жизни постамент
себе в бессмертье заготовить.
Поэт:
При случае удобном алебастр
Он под ноги себе подбросит.
Такой и честь за орденок предаст,
И ничего, вы слышите, не спросит.
Рембрандт:
С меня и гульдена таким не взять.
Мои флорины неразменны.
Продать творенье можно. Не предать.
Предательство - сестра измены.
Да, я в долгу пред Родиной своей,
её людьми и небесами,
И чем древнее становлюсь, быстрей
я обрастаю этими долгами.
Земля моя, ты, как гончарный круг,
Меси в себе любовь и чудо.
Быть может статься, что прозреет вдруг
когда-нибудь Искариот Иуда.
Продавец:
Не богохульствуй, Рембрандт. Нету сил
мне видеть все твои мученья.
Рембрандт:
А коли так, вина бы прихватил.
Я, кажется, не пил со дня творенья.
Продавец:
Вот мой презент - бургундское вино,
и снедь подстать сей царственной водице:
Здесь краски, лаки, что припас давно.
Рембрандт:
Сей "реквизит" я думаю, сгодится.
Ты щедр, старик, как олимпийский бог.
Продавец:
Я просто друга старого уважил.
Прощай, художник. Только я не смог
Сегодня раздобыть голландской сажи.
Продавец тихо уходит. Рембрандт задумчиво в его сторону:
Какой добряк, как любит он меня.
И что есть я в сравненьи с этим богом?...
А сажу мы найдём средь бела дня,
Её на Родине моей премного.
Действие 5.
Поэт и художник за трапезой. В глубине сцены высвечивается автопортрет Рембрандта с Саскией на коленях.
Рембрандт :
Хотя слаба мартышка на глаза,
Но я скажу Вам под секретом,
Что вкус на вина ей не отказать.
Прошу, мой друг, Вы убедитесь в этом.
И не пытайтесь, милый, возразить.
Я не сторонник фраз велиречивых.
Мы будем разговоры говорить.
Итак, на брудершафт! За равных!
Спасибо, что приветил старика.
Теперь теплее в северной каморке.
Поэт: - К тебе я, Рембрандт, шёл издалека.
Рембрандт: - Ты шёл в себя, а я стоял в сторонке.
Поэт: - К себе через тебя
Рембрандт: - Меня ведь нет
Поэт: - Творенья есть
Рембрандт: - Они - мои сомненья
Поэт:
Ты как звезда сгоревшая, чей след
Приводит космос в странное волненье.
Рембрандт:
О. если б я гармонию в себе
обрёл хотя бы в одночасье.
Быть может, дотянулся я б к звезде,
что и меня бы озарила счастьем?
И, всё-таки, я счастлив, что творил,
Любил, страдал, был болен веком,
Что на Земле землян я заслужил
Почётный титул зваться Человеком.
Продлить себя - вот смысл бытия,
Природа безрассудной быть не может,
Когда она безжалостной рукой
во чреве собственном себя корёжит.
Ведь человек есть высшее её
творенье мук многовековых.
Нельзя ему уйти в небытие,
поправ в себе бессмертные основы.
Уж раз ты создан в мире - повторить
Сумей себя. Иначе путь ничтожен.
Не быть, а жить, вот именно прожить
всей мерой человечества ты должен.
Не проповедник я. Чужда мораль
ремесленнику красок тёмных.
Но, всё-таки, через свою печаль
я к счастью призывал себе подобных.
А как в твоём далёком далеке
живут ли в мире меж собой земляне,
Иль неразлучность в чёрном челноке
разбойно в мире вашем куртизанит?
Поэт:
Соизмеряя цепь распавшихся времён
в истории космических движений,
В какой-то миг мы вдруг осознаём
комичность человеческих свершений.
Причём здесь Аристотель, Notre Dame,
Шопен и автомотолотореи?
Смешон какой-то малый голограмм
на фоне гибнувшей Помпеи.
Под мириадами холодных звёзд,
за неразумность собственных деяний
Себя на крест, как некогда Христос,
смятенный разум бросил в наказанье.
И мнится, будто, что земле невмочь
нести в пространстве подлость человека.
Тиха Варфоломеевская ночь
на всем дворе сегодняшнего века.
И, всё-таки, есть в мире красота,
хотя порой рождает Держиморды,
Но красота ведь есть и высота,
хранящая в себе загадку Джиоконды.
Быть может, вся история людей
и есть борьба таинственных эринний,
В которой гибнет мудрый Галилей,
и улыбается коварный Барбирини.
И так всегда в движении веков
(Других примеров красота не знала)
Извечен бой на линии Голгоф
во имя несвершённых идеалов.
Но если время этот идеал
в его духовной сущности ломает,
История свой траурный хорал
ущербной красоте вещает.
Уйдя в себя, как нищий в бедноту,
Мой век, в гармонии нарушив меру,
Материализует красоту
на уровне железного конвейра.
Рембрандт:
А как у вас, в почёте ль ремесло
У мира пробуждать большие чувства,
Добротно ль заполняют полотно
правдивые по красоте искусства?
Поэт:
Ах. Рембрандт, Рембрандт, легче мне стократ
Вопросом на вопрос ответить.
Рембрандт:
А ты, я вижу, братец, как Сократ.
Но Бог, как говорится, шельму метит.
(смеётся)
Да не гневись. Я просто пошутил.
Ведь ты, как я. Одной мы служим музе.
Мы мир творим по мере наших сил,
И мир благословил нас в праведном союзе.
Поэт:
Есть разные художники. Одни,
(Пересчитать по пальцам можно оных)
Тебе по духу, Рембрандт мой, сродни,
по глубине мазков своих стозвонных.
Они чисты пред Богом и страной,
Себя дотла сжигая у мольберта,
Их живопись есть благовест святой
меж кратким вздохом и бессмертьем.
Они несут свой лик возвышенно, светло,
Не падая пред властью на колени,
В искусстве презирая ремесло,
и всяких званий и вознаграждений.
За каждый миллиметр красоты
они ответственны, как и за наши души.
"Служенье муз не терпит суеты" -
Так некогда сказал великий Пушкин.
Но есть другие, коих - большинство.
Их мёртвопись - истории обуза.
По Гамбургскому счёту - шутовство,
как шар бильярдный, вбитый в лузу.
Лежит и не шелохнется. Мертвец.
А подлинная живопись есть совесть,
Движение страстей, но не конец,
Таинственно-прекраснейшая повесть.
Другие чертят линии, круги,
Квадраты чёрные. Ах, чтоб им было пусто!
Свою формальную мазню провозгласив
вершиной современного искусства.
Другие тело голое бабёнки,
измазав краской, возят по холсту.
Не живопись, а размазня в потёмках,
Потуга бездарей на красоту.
Да ладно бы ещё рядились меж собой,
Куда б ни шло. Кичмарьте. Бог вам суд.
Так нет, провозгласив себя царями над толпой,
свои "шедевры" сей толпе несут.
Быть притчей на устах во что бы то ни стало,
Не ведая, что сбудется потом,
Соорудить себе при жизни пьедесталы,
взойти на них с набитым кошельком.
Рембрандт:
Но погоди, мой друг. Я тоже был богат,
Мы многое с женой могли себе позволить.
И что плохого здесь?
Поэт:
Я очень рад,
Но шёл ведь ты от роскоши к неволе.
Забытый всеми, нищий и слепой,
Ты старость встретил, как изгой последний,
Ни гульдена в кармане за душой
Рембрандт: - Я был богат душою. Я - не бедный!
Поэт:
"Один за всех и все за одного" -
моя страна провозгласила.
Рембрандт:
О, если б братство стало естеством
людей земли. Какая это сила!
Что может выше быть любви людей?
Поэт: - Я высшего под звёздами не вижу
Рембрандт: - Послушай притчу. Как-то иудей попал в тот мир, откуда уж не пишут.
Так вот, прошёл он божии врата,
чертей, архангелов, Ваала,
Как вдруг пред ним художников братва
в шеренге цепью спаянной предстала.
Стоят, в чём мама родила на свет,
Скелеты в желтоватой коже.
В руках у каждого заплесневевший хлеб,
Но надкусить его никто не может.
Мешает цепь. А каждый норовит
кусок свой проглотить злосчастный.
Тогда пришелец им и говорит:
"Зачем вершите вы свой труд напрасный?
Пусть каждый свой хлебец отдаст тому,
кто рядом с ним. Длина цепи позволит.
Таким вот образом, по одному
сосед соседа и накормит!
Не правда ль, поучительный рассказ?"
Поэт:
Скорее грусть он навевает.
Скажи, Ван-Рейн, а первому кто даст,
Кто первому свой хлеб протянет?
Рембрандт:
А ты мозгами, друг, пошевели.
Ужель невмоготу? Тогда послушай.
Потом пусть каждый хлеб не левому отдаст,
А человеку с правой стороны.
Так каждый каждого накормит от души.
Здесь важно главным не считать себя.
Отдать другому хлеб свой поспеши,
А Бог всё видит, Он поймёт тебя.
С улицы доносится заунывная песня слепых нищих.
Кто мы, где мы и куда
всё во тьме бредём,
В непогоду и туман,
День за днём?
То ли буря, то ли снег -
Всё едино нам,
Как во сне, мы ставим след
по чужим следам.
Если кто-то упадёт
сбитый кем-то с ног,
Значит, падать всем черёд -
Видит Бог.
Что там будет впереди? -
Нам, слепым, не знать.
Нам себя не победить
как чужую рать.
И земле уже не в мочь
нас нести в себе,
Как безрадостную ночь
от беды к беде.
Прочитай, Христос, псалтырь
нищим в упокой.
Протруби нам поводырь
на дуде отбой.
Рембрандт:
Неужто так и мы во тьме бредём,
И разум наш - воитель сонный
Колеблет тусклым огоньком
лишь контур Леонардовской мадонны?
Но мне ведь мало этого, поэт,
Хочу найти я красоты истоки.
В них смысл жизни. Дай же мне ответ.
Что говорят о нём твои пророки?
Поэт:
Я никогда о красоте не говорил.
Я молча красоту творил.
И всё-таки, мне кажется, один
поэт о бытии толково
поведал миру жалобу. Пред ним
снял шляпу бы профессор Иегова.
Так слушай же слова, что вслух не говорят.
Рембрандт: - Мне ближе по душе сокрытый слов заряд.
Поэт:
Нам в бытии отказано. Всегда
и всюду путники, в любом краю,
Все формы наполняя, как вода,
Мы путь нащупываем к бытию.
Так совершаем мы за кругом круг.
Бредём сквозь свет и мрак. Всему чужды.
Руке нетвёрдой не осилить плуг,
Осуществленья не сулят труды.
Нам не постигнуть, что творит Господь,
Всё сызнова горшечник лепит нас,
Покорную переминает плоть,
Но для обжига не приходит час.
Осуществить себя! Суметь продлиться!
Вот цель, что в путь нас гонит неотступно,
Не оглянуться, не остановиться...
А бытие всё так же недоступно.
Рембрандт:
Поэт! Сдаётся мне, что ты неправ.
Доступно бытие тому, кто смело,
в себе начала рабские поправ,
Себя испепеляет в красоте умело!
Поэт:
Ты слышишь, Рембрандт, мы здесь не одни,
Нас кто-то слушает за дверью
Рембрандт:
Тебе почудилось. А. впрочем, погоди...
Действительно, там кто-то есть. Проверю.
Акт второй
На задней стене появляется картина Рембрандта "Смеющаяся Саския". По ходу действия на смену ей приходят полотна художника в следующей последовательности:
"Саския в красной шляпе" (№2)
"Бюст молодой женщины" (№3)
"Саския в образе Флоры" (№4)
"Флора" (№5)
"Смеющаяся Саския" (№6)
"Даная" (№7)
Навстречу изумлённому Рембрандту выходит... живая Саския.
Ведущий:
Саския родилась в 1612 году в Леувардене в семье местного бургомистра, адвоката и учёного. Саския из восьми детей была самая младшая. Лишилась в детстве матери и отца. В 1639 году художник смог приобрести новый дом за 13 тысяч гульденов, куда и переехал с женой. У них трое детей - Ромбертус и две Корнелии, которые умерли вскоре после рождения.
В 1642 году Саския скончалась в возрасте 30 лет ( вероятно, от туберкулёза) и была похоронена в Аудекерке.
Саския ванн Эйленбура была самой любимой женой художника.
Рембрандт:
О, Боже, Саския, ужели ты?
Но ты ведь умерла в 42-ом году.
Я плохо вижу, но цветы, цветы
на голове твоей я разглядеть могу.
Да вот и волос нежно-золотой,
И бриллианты на груди, и ожерелье,
И взгляд такой любимый и родной,
Исполненный небесного свеченья!
О, Господи, возможно ли сие?
Богиня, ангел, солнышко в зените!
Схожу с ума! Ну, объясните мне,
Я умоляю вас. Но только не молчите!
Саския:
Мой господин. С ума ты не сошёл,
Ты сумасшедшим был в своих твореньях,
Когда меня в бессмертие возвёл
одним мазком, одним прикосновеньем
тончайшей кисточки по белому холсту
в нежнейших переливах охры и сиены,
Нетленную являя красоту,
перед которой поколенья немы.
Поэт:
Суть образа - всегда душа его,
А дух по сути изначально вечен.
Есть только жизнь, и больше ничего,
А смерть - лишь переход для новой встречи.
Голос ведущего:
Один из больших мыслителей современной России Александр Кацура в своей книге "Наброски к теории чудес" приводит слова Фёдора Достоевского о том, что бытие только тогда становится полноценным, когда ему грозит небытие. Настоящее упоение - на краю бездны. Видя эту грозящую бездну, человек начинает ощущать своё бытие как подлинное во всей его силе и хрупкости. Ежесекундной готовности исчезнуть. Контраст достигает максимальной силы. Драма. Трагедия. Эсхил!
Девятая симфония Бетховена! Вот и получается, смерть - важнейший элемент жизни. Вот почему я взял, считай - в шутку, да и переделал классическую формулу существования, пришедшую к нам от старика Картезия. По-новому она звучит так: боюсь смерти, следовательно, существую. А кто порвал со страхом смерти, что не боится её - считай, того уже нет.
Саския:
"Христос воскрес. Воистину воскрес!"
Ведь ты же этого не отрицаешь,
И во плоти спустился к нам с небес.
Рембрандт:
Послушай, Саския, ты знаешь,
Я в воскресенье верую Христа,
Но чтобы ты воскресла? Это - чудо!
Саския:
Но я перед тобой, я не сошла с креста,
Меня не предавал Искариот Иуда.
Рембрандт:
Две дочери Корнели мои,
Два сына - Робертус и Титус,
Они в раю с тобою, или одни?
Саския: - Мой Рембрандт, убери с лица свой минус.
Конечно же, со мной. А где ж ещё им быть?
За восемь лет, что были мы женаты,
Они, ты думаешь, успели согрешить?
Они ни в чём, ни в чём не виноваты.
Теперь они в раю. Безгрешны и чисты,
Они всё помнят, Рембрандт, о тебе.
Рембрандт:
О, где мне взять и краски и холсты,
чтоб воскресить их лики в красоте?
Ну, если б и достал. И что с того?
Ведь я слепец. Не вижу ничего.
Саския:
Да жизнь твоя сегодня непроста
у хладного камина без огня.
И, всё-таки, мой Рембрандт, слепота
есть зрячесть, обращённая в себя.
Не каждый истину простую понимает,
Мозги поскольку получил не те:
Дурак - вот он лишь прозревает,
а мудрый видит и во тьме.
Голос ведущего за сценой:
Картину "Возвращение блудного сына" полуслепой художник написал незадолго до своей смерти. Эта гениальная картина Рембрандта была написана на сюжет новозаветной притчи о блудном сыне. Это самое большое полотно художника на религиозную тему, в котором используется закон "золотого сечения". Данный сюжет привлекал внимание знаменитых предшественников Рембрандта: Дюрера, Босха, Рубенса. Остаётся неразгаданной тайной и сегодня, как этот полуслепой старец смог использовать тончайшую нюансировку светотеней и цветовых контрастов, чтобы достичь такой философской глубины и потрясающей живописной выразительности.
Рембрандт:
И чтоб там ни случилось и ни вышло,
Я счастлив, Саския, с тобой был
Саския:
Я полагаю, гений всегда выше
своей прижизненной судьбы.
Рембрандт:
Я никогда слугою не был дням,
Я в этом вижу нравственность и честность.
Я по своим живу календарям,
Стремясь вместить в секунду вечность.
Не день меня ведёт, а я веду его.
Но с каждым годом чаще и всё чаще
мой от натуги рвётся поводок,
неся с собою горе и несчастье.
За старые долги я в камере сидел.
Теперь я разорён, я нищ, и презираем.
Трясутся руки. Волос поседел.
Забыт и проклят старыми друзьями.
Саския:
Мой господин, будь этой жизни рад.
Твоя печаль, не забывай об этом,
всего лишь романтический разлад
между художником и веком.
Тебя я заклинаю и молю -
Благодари Всевышнего и кайся.
Будь рад любому прожитому дню,
каким бы он в конце ни оказался.
Да, кстати, дважды был женат
ты после моей смерти в Амстердаме.
И что, ты счастлив был и рад?
Ответь мне честно, как ребёнок маме.
Рембрандт:
Отвечу честно. Врать я не горазд,
Клянусь пред памятью твоей святою:
Женатым можно быть и десять раз,
но быть счастливым лишь с одною.
Ты нимфой древнегреческой была,
когда позировала мне перед мольбертом.
О, если б ты в Италии жила,
сам Рафаэль по имени Альберти
писал б с тебя бессмертнейших мадонн,
упав перед тобою на колени,
Да и другие гении, не только он,
к примеру, Леонардо, Боттичелли.
По-настоящему я счастлив был с тобой,
с тобой одной - единственной на свете,
И как бы ни был я любим другой,
Такой, как ты, я никогда не встретил.
Ты жизненной опорой мне была
в годины взлётов, боли и падений,
Ты мной единственным жила,
Моя Богиня, ангел мой и гений.
Прости меня, мой хрупкий оберег,
за мысли и дела мои не те.
Не мог я в жизни счастья дать тебе,
Его я заменил любовью в полотне.
Я был с тобой знаком и незнаком.
Я знал тебя. Но это лишь казалось.
Я сглаживал тебя таинственным мазком,
Но ты всё время вырывалась,
летя в свою заоблачную даль,
как в сказочно-полуреальном сне,
Ты как всемирно-женский идеал
Была доступна всем, но недоступна мне.
Сейчас влачусь за днями в полутьме.
Ах, быть бы живу, не до жира.
Я за свою любовь боролся в полотне,
Тебя отстаивал у мира.
Поэт:
Великая есть тайна на крови
сердец любви до тла сожженных:
что муки неиспытанной любви
страшней, чем боль любви неразделённой?
Вот эта теорема для землян,
которая решенья не имеет.
И здесь не в логике имеется изъян.
Он в глубине судьбы влюблённых тлеет.
Рембрандт:
Я старый гёз. Лукавить не привык.
Я долг пред жёнами свой исполнял достойно.
Саския:
О, рапиристы фраз! Прошу вас прекратить
Сей разговор, с меня уже довольно!
Рембрандт:
Прости меня, но не закончил я.
Хочу продолжить мысль. Так надо:
Любовь наполовину бред, наполовину явь,
И в этом её тайна и услада.
Но это в жизни. А в искусстве - как,
в искусстве что она - иллюзия, безумство?
Любовь в искусстве - наивысший смак,
Точней - любовь и есть само искусство.
Поэт:
Я думаю, что, Рембрандт, ты неправ,
Точней - ты прав всего наполовину.
Любовь в искусстве - это шаткий трап,
ведущий мастера на острие вершины.
А если до конца быть точным, то любовь
вершина есть горы, её небесный камень
Рембрандт: - Прости меня, поэт, за суматоху слов
Поэт: - За что прощать? Своим словам ты барин.
Рембрандт:
Но много ль места в массе той горы
Сама вершина может занимать?
Ну что на это скажешь? Говори.
Вот то-то и оно, что нечего сказать.
Поэт:
Любовь всему прекрасному венец,
Её повсюду след необозримый.
"Любовь - религия есть сердца", - так мудрец
сказал однажды на груди любимой.
О, сколько слов прекрасных о любви
поэты древности рекли не для оваций
Саския: - напомни имена их.
Поэт: - Вот они: Катулл, Тебул, Овидий и Гораций.
Рембрандт:
О, если бы не память, то стихи я
Прочёл бы о влюблённых на иврите
Поэт: - Я не ослышался, вы на иврите говорите?
Рембрандт: - Латынь и иврит - суть моя стихия.
Где-то вдалеке слышится грустная мелодия "Колнидрей", которая постепенно начинает нарастать, усиливаться от пианиссимо до фортиссимо, заполняя всё пространство.
Саския: - Что слышу я? Ужель звучит "Колнидрей"?
Рембрандт:
Сегодня праздник Йом-Кипур у иудеев.
День покаянья, отпущения грехов в молитве
с времён ещё пророка Моисея.
Чтоб год грядущий не явился мукой,
Чтоб он был радостен и светел,
Друзья, прощения просите друг у друга,
Поверьте, вам зачтётся на том свете.
Саския: - Я протестантка, Рембрандт
Рембрандт: - Что с того? Мы все едины перед Богом нашим.
Саския:
Но я прошла небесный Суд Его,
И суд земной мне уж теперь не страшен.
Рембрандт:
Ты в заблужденьи, Саския, поверь.
Есть суд земной и суд небесный.
Земной вершится в памяти людей,
Он есть запев к небесной песне.
Поэт:
Орёл иль решка, чёт или нечёт -
Пойди и угадай, что станет,
Кому из нас какой зачёт
Всевышний в небесах поставит?
Саския:
И, всё-таки, свободна я,
И что бы вы сейчас ни говорили,
в руках Всевышнего душа моя
летит в бессмертие на крыльях
в тех образах, в которых ты
запечатлел меня в картинах,
Я возношусь к истокам чистоты.
Прощай, поэт, и ты, любимый
мудрец-ребёнок, Рембрандт дорогой
Per aspera ad astra. Улетаю.
Живи как можно дольше, гений мой,
Твоя из Леувердена Даная.
Образ Саскии исчезает.
Рембрандт:
О, Господи, не может быть,
живая Саския была передо мною...
Ужели никогда не рвётся нить,
И смерть не властна над душою?
Акт 3-ий.
Голос ведущего за сценой:
В нашей галактике 100 миллиардов звёзд. Современные естествоиспытатели предполагают, что на 10 миллионах из них возможна жизнь.
За всю историю Земли, начиная от питекантропа и кончая Эйнштейном, на ней проживало примерно 77 миллиардов людей. Сегодня в мире дышат кислородом 7,2 миллиарда человек. В течение 2014 года количество живущих на нашей планете людей увеличилось на 80 миллионов человек. Если их всех поставить в затылок друг другу, то они займут площадь, равную 41 тысяче квадратных километров. Такую территорию занимает Швейцария. Это совсем немного, если не считать, что каждый пятый житель планеты живёт менее чем на 1 доллар в день, что каждую третью секунду в мире умирает один человек от рака, 660 тысяч ежегодно от голода. А сколько ежедневно погибает людей в междоусобных войнах, от доносов, пыток, бандитских разборок и других "достижений" мировой цивилизации. Все они на совести антилюдей, как атомный смерч над Хиросимой и Нагасаки. Историки подсчитали, что за 5559 лет народы перенесли 14513 войн, в которых было истреблено 3 миллиарда 640 миллионов человек.
Под каждым ныне живущим
лежат 19 мёртвых,
На 8 квадратных метрах
всего 19 душ.
Поэт:
В малых своих габаритах,
часто без права прописки,
Под каждым надгробным камнем
история мира лежит.
Ну, может быть, не история -
всего лишь рассказик крохотный,
И даже одна запятая,
Разорванная пополам.
И, всё-таки, это - история,
Не отражённая в слове,
В молчанье своём значительней,
чем сотни и тысячи слов.
Но в мире ещё не найден
тот летописец Нестор,
который молчание это
в летописи отразит.
По сути своей молчание
таинственней и грандиозней,
чем самое громкое слово,
сказанное на Земле.
Не потому ль замолкают люди,
когда пред собою видят
шедевр красоты на картине
гения нашей земли?
А может быть, это молчанье
по глубине своей сути
чем-то на смерть похоже?
Возможно, что это и так.
Ибо и смерть есть тайна,
И красота есть тайна,
где бесконечность вещает
нам неизвестность свою.
Мы можем лишь к тайне этой
приблизиться в нашем сознанье,
Но разгадать и постигнуть
нам, смертным, её не дано
Как не дано нам постигнуть
бессмертную суть идеала.
Его обозначить мы можем,
но сущность его не познать.
Рембрандт:
Скажи на чистоту, не мудрствуя лукаво,
Ты с кем сейчас так вумно говорил?
Поэт:
Я нахожусь в рассудке, Рембрандт, здравом.
А чем, скажи, сейчас тебе не угодил?
Рембрандт:
Ну вот и хорошо. Здесь главное, чтоб сам ты
из смальты слов не возводи дворцы,
И не был погребён в осколках этой смальты,
Ведь мысль всегда в словесном выраженье
Проста, чиста, как утренний родник.
Поэт:
Спасибо, Рембрандт, за твоё ученье,
Я неплохой, поверь мне, ученик
Ну, мне пора, художник. Отбываю.
Прости за ненарок моих щербатых слов.
Прощай, мой гений. Обнимаю.
Живи, твори и будь здоров!
Рембрандт:
Не говори "прощай", но "до свиданья",
До новой встречи у моих картин.
Поклон тебе от имени Данаи.
Дарю тебе на память мастихин.
Протягивает поэту мастихин, и тот, принимая подарок, низко кланяется художнику и уходит.
Акт 4-ый.
Слышится стук в двери. Входит философ в седой бородке, Александр Кацура, опираясь на трость.
Рембрандт: - Ты кто таков?
Философ Кацура: - Я есть человек
Рембрандт:
О, даже так! Ну что ж, похвально очень.
Быть человеком в наш суровый век
не так-то просто, между прочим.
А имя как твоё? Чем занят на земле?
Философ:
Кацура Александр, философ и писатель.
Да ты, уверен, слышал обо мне.
Я, как и ты, в труде своём искатель.
Рембрандт:
А коли так - экзамен вот тебе
Попробуй назови семь изречений
великих греков на холме,
поочередно, без преуменьшений.
Философ: - На холмах Аполлона в Дельфах высечены изречения семи самых знаменитых мудрецов Греции.
Изречения эти знали все эллины:
- Познай самого себя.
- Наблюдай конец жизни.
- Сдерживай гнев.
- Ни за кого не ручайся.
- Мера важнее всего.
- Ничего лишнего.
- Худших всегда большинство.
Но я ещё б добавил от себя свои 13 правил поведенья.
Рембрандт:
Прошу, не скромничай, уважь меня,
Я весь вниманье в предвкушеньи
чего-то нового. Итак, глаголь:
"Орёл - пароль. Пароль - орёл" без промедленья.
Философ скороговоркой пытается произнести "Орёл - пароль, пароль - орёл", но у него коверкаются буквы, и тогда он неожиданно просит зрителей в зале произнести эту скороговорку. После того, как гул и хохот в зале стихает, философ продолжает:
Философ:
Вот правила, вобравшие в себя многомиллионный опыт поколений:
- Не упрекай. Будь терпелив.
- Не демонстрируй превосходства.
- Критикуя, не обвиняй и не унижай.
- Не давай советов, если тебя не просят.
- Будь больше требователен к себе.
- Будь проще.
- Не перебивай собеседника.
- Смейся вместе с человеком, а не над человеком.
- Расспрашивай заинтересованно, но не будь бесцеремонным.
- Ищи в людях хорошее.
- Чаще улыбайся, если даже тебе невесело.
- Не обвиняй - ты не прокурор.
- Никогда не проси у сильных.
Рембрандт:
Грешил ли я? О, как ещё грешил.
Порок не ведает, простак ты или гений.
Но никогда у сильных не просил,
Не падал перед ними на колени.
Теперь я стар. И силы уж не те.
Всё чаще думаю о смерти,
О сотворенной мною красоте
в быстротекущей жизни коловерти.
Пора и мне на встречу с большинством.
О старости что думаешь, философ?
Но только честно, прямиком
Философ: - Я весь внимание. Твои вопросы?
Рембрандт: - Вопрос я задал, не тяни.
Философ:
Ну что ж, скажу, а ты припомни,
Какую долгую, большую жизнь прошли
Пророки Иудеи на дорогах торных.
Теперь по памяти немногих назову,
Не только из прошедшей, но недавней жизни.
Итак же, слушай! Моисей
Народ свой вывел из египетского плена
не в 20 и не в 30 лет,
а в 80 лет своих от роду.
И 40 лет водил он свой народ
по раскалённой солнечной пустыне,
И в мир иной он отошёл в 120 лет.
Он был творцом страны для иудеев.
А теперь, во имя краткости и точности, я буду говорить прозой.
Я назову лишь немногих, которые творили в старости, прожив долгую жизнь. Они творили и жили в прошлые века и новейшее время.
Слушай же:
- Мафусаил - праотец человечества, прожил 969 лет;
- Адам прожил 930 лет;
- Авраам скончался в возрасте 175 лет;
- Сара умерла в возрасте 127 лет;
- Китаец Ли Цинь прожил 256 лет;
- Простой чабан Муслимов прожил 168 лет;
- Вентр Золтан Петридж прожил 186 лет;
- Американка Сара Кнаус прожила 119 лет;
- Марк Катон, римский сенатор, выучил греческий язык в 80 лет;
- Сократ только в 80 лет научился играть на многих музыкальных инструментах и овладел этим искусством в совершенстве;
- Демокрит прожил 107 лет;
- Микеланджело создал свои самые значительные полотна в возрасте 80 лет;
- Гёте в возрасте 80 лет закончил своего "Фауста";
- Лев Толстой в 83 года косил, катался на коньках, ездил на велосипеде, скакал на лошади и приседал "пистолетиком" (на одной ноге) более 40 раз;
- Композитор и дирижёр Игорь Стравинский творил до 88 лет;
- Виктор Гюго творил до 83 лет;
- Карикатурист Борис Ефимов творил до 106 лет;
- Академик Иван Павлов - до 87 лет;
- Бернард Шоу - до 94 лет.
Только работа души даёт человеку его долголетие.
Как сказал поэт:
Не позволяй душе лениться,
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Когда человек залегает в горизонталь, когда он не желает больше творить, Бог на небесах забирает его к Себе.
Рембрандт:
Что скажешь ты о смерти, друг философ,
Конец она всему, иль всё же нет?
Одни вопросы в голове, вопросы
Философ: - А ты попробуй сам найти ответ.
Рембрандт:
Я полагаю, Бог ответ сей знает,
И тем не менее, ответ мой вот:
Всё то, что на земле не умирает,
По замыслу Творца и не живёт!
Все люди смертны. Смерть - неотвратима,
К ней подготовиться нельзя.
Она врасплох всех застаёт, и мимо
ещё никто, ни челядь, ни князья
не проходили в суете житейской,
как ни стремились к вечности земной.
Я думаю, мой друг милейший,
смерть - многоточие есть с запятой.
Философ:
Но запятая - на земле, а многоточье - в небе.
Смерть "мыслима" в той степени, как Бог.
Как время и свобода, быль и небыль,
Как уготованный нам в небесах чертог.
О смерти мысль - есть сумрак мысли,
Но ещё чаще - псевдо - мысль людей.
И сколько бы при этом мы ни грызли
своих когтей - не хватит нам ногтей.
Скажу точнее - "мысль" о ничто
само ничто есть мысли нашей
Рембрандт:
Не то ты говоришь, философ, нет, не то,
С тобой сейчас я не согласен.
Да, смерть - тотальное небытие,
Смерть есть убийственное отрицанье
всего живого на моей земле.
Но смерть не есть "прощай", но "до свиданья".
Философ:
Ах, полноте, художник дорогой,
Не искушай сомненьем Божью матерь.
Непостижимость смерти за чертой,
за гранью человеческих понятий.
И здесь никто, ни ангел и ни бес
не в силах усомниться в Божьей воле.
Смерть созерцать, что глубь ночных небес,
Точней - поверхность глубины, не боле.
И тем не менее, я думаю о том,
( и в этом стержень моей мысли),
Кто мыслит о конце своём земном,
Тот мыслит больше и о жизни.
Живёт лишь то, что может умереть.
Искусственный цветок не увядает.
Рембрандт: - Но тайная мечта не умереть всех жителей земли не покидает.
Философ:
Позволь спросить, что лучше для тебя,
живой, но быстро увядающий цветок
Или навек засушенный гербарий,
его бессмертный экспонат в альбоме?
Рембрандт:
Милее мне цветок живой,
В нём трепет жизни, красота и нежность,
Мне жизни миг дороже золотой,
чем ржавая её земная бесконечность.
Философ:
Какой бы смерть нам не казалась страшной,
Смерть на земле - ещё ведь не конец.
"Без смерти жизнь будь проклята", - однажды
Изрёк великий Эпиктет, мудрец.
Рембрандт:
В какой-то степени и мертвецы
являются бессмертными, поскольку
не могут больше умереть. Что скажешь ты?
Философ: - О, Рембрандт, Рембрандт, мысль твоя прикольна.
Что наша жизнь? - фрагмент вселенной,
Движенье к мировой душе,
Божественный эскиз нетленный
на планетарном вираже.
И вот ещё, что я скажу тебе,
на вздохе уставшей души:
Смерть не страшна сама по себе,
Мысли о смерти страшны.
Рембрандт: - Ты полагаешь, это так?
Философ: - Я в этом уверен, Ван-Рейн.
Рембрандт: - Твой афоризм принимаю, как знак. Выпьем за это портвейн.
Рембрандт и философ выпивают. Закусив, художник спрашивает философа:
Рембрандт:
Ответьте мне, философ, ужель наша жизнь
есть бесконечность спирали,
Мечтаний, полётов, падения вниз,
рождений и умираний?
Но я бы повесился, если б узнал,
что жизнь моя бесконечна
Философ:
Прости, что сейчас перебью я тебя,
Но лучше я прозой отвечу.
На портретах святого Иеронима начертаны в качестве эпиграфа два слова: "Думай о смерти".
Страх смерти - это растерянность сознания. Без смерти жизнь не заслуживала бы того, чтобы её проживать.
Бесконечное существование - проклятие. Ибо в аду тварь обречена на непрекращающуюся бессонницу муки.
Ад - это невозможность умереть!
Живительная смерть придаёт смысл и окраску смертной жизни. Не существует ничего хорошего без обратной, теневой стороны.
Чтобы жить, следует однажды прекратить жить.
Но жизнь подлинной души, которая уверовала в Бога и стремилась жить по Божьим заветам, творя на земле любовь и сострадание к ближнему, её жизнь вечна в раю. А вот в чём суть этой вечности, мы можем узнать и прикоснуться к ней, когда мы с тобой, Рембрандт, встретимся на небесах, пройдя Божий Суд.
Но в нашей психологической жизни, которую смерть непостижимым образом аннигилирует, уже присутствует какая-то форма вечности.
Ведь и твоя картина "Жертвоприношение" - величайший протест против смерти, о сражении Логоса и Хаоса. Для меня ты, Рембрандт, - высшая точка мученической попытки понять время. Все твои картин наполнены космической энергией. Ты для меня, Рембрандт, - мученик светотени. Все твои картины есть Книга вечности. Глаза на твоих полотнах - это глаза всего человечества.
Пограничная ситуация между жизнью и смертью - любимая твоя тема. Твоё искусство - это грандиозная энергия любви.
Твоя гениальность не имеет дела с массовой культурой. Космическая культура всегда обращена к одному человеку. Как сказал мой друг музыкант и просветитель Михаил Казиник: "Существует культура земная и космическая. Человек - космический дух, помещённый в земное тело".
Ты, Рембрандт, - посланец космической культуры на земле.
Рембрандт:
Ах, полноте, мой друг, ну, право,
такие речи слушать о себе
ещё живым. Хотя у переправы
одна моя нога на линии небес.
Но остаюсь пока я существом земным,
И нет мне ничего милей людей.
Когда умру, тогда поговорим
Философ: - Ямщик, не гони лошадей!
Рембрандт:
Живу на грани жизни и мечты,
Не ведая уже, где день, где вечер?
А что о совести сказать мне можешь ты?
Философ: - Словами Искандера я отвечу:
"Совесть есть единственно реальное доказательство существования Бога. Совесть - религиозное беспокойство человека, независимо от того, считает он себя верующим или нет".
Добавлю к словам Фазиля Искандера. Евангелие - это благовесть. Совесть - это и есть благая весть о спасении человека Со-весть.
Рембрандт: - Что думаешь об истине? Ответь мне
Философ:
Вопрос Пилата мне напомнил сей.
Однажды Протагор мудрец заметил,
что "Человек есть мера всех вещей".
Рембрандт: - Выходит, что у каждого на свете своя есть истина. Не много ль будет их?
Философ:
Ты остроумно парадокс заметил,
Но это лишь начало слов моих.
Всё дело в том, что взглядов и идей
Быть может тьма. Кто спорит с этим?
Но только Бог есть истина людей,
Его небесная печать и мета.
А бог есть Дух - источник бытия.
Бог есть любовь. Любовь - Боготворенье,
Чья сущность - истина, в которой ты и я
стараемся найти своё предназначенье.
Я думаю, что ты меня, художник, понял
Рембрандт: - Ты не ошибся, друг мой, говори
Философ:
Где нет любви, там истина в загоне
Точнее, нет её, как и самой любви.
Рембрандт:
Выходит, истина - не логика людей,
Но есть любовь, дарованная Богом
Философ:
Ты, Рембрандт, прав, как древний Моисей,
И в этом сущность человеческой свободы.
Во почему и счастье всех людей
не что иное как соединенье
с любовью всех живущих на земле
по Божьему Завету и веленью.
Стремление к познанью есть одна
из многих черт, что счастье составляет.
Познай себя! И станет даль видна,
И в новом свете правда воссияет!
Сия есть ноша, Рембрандт, нелегка,
Не всякий её выдюжит, ты знаешь
Рембрандт:
Спасибо, друг, утешил старика.
А что грехом, философ, ты считаешь?
Философ:
Грех порождается безмерностью страстей.
Грех - искажение природы от Адама.
Грех - наслажденье властью упырей,
не ведающих ни секунды срама.
За грех считаю взяточничество, месть,
Забвенье стариков столетних,
Убийство, злость, тщеславие и лесть,
Предательство, растленье малолетних.
Пред нами анамия налицо -
Изъян биологической системы.
была ли крещена святая Матерь Божья.
Рембрандт: - Мир полон тайн в свеченье золотом, которых до конца постичь нам невозможно.
И всё-таки тебя спрошу я об одном,
всего лишь об одном, но ты ответь мне прямо:
Смогу ли я творить за роковой чертой?
Философ: - Имеешь ты в виду над гробовою ямой?
Рембрандт:
Ну да, конечно, верно понял ты,
где вечную я обрету обитель,
И будут ли в раю и краски, и холсты,
И мой такой любимый зритель?
Философ:
Сначала в рай, ты, Рембрандт, попади.
Здесь всё зависит от решенья Бога.
Не ведали мы здесь, что будет впереди,
Какая ожидает нас дорога.
Сдаётся мне, что там ни красок ни кистей
не может быть. Они - материальны.
Там только Дух царит над всеми и во всех,
А Дух - он бестелесный, идеальный.
Поэтому творить ты будешь не рукой,
Не кисточкой, не краской, но душою!
Ты не ослышался, да, именно душой,
ведомой ангельской рукою.
А дальше эти образы - видения твои
с небес опустятся на землю нашу,
Сердца художников собой заполонив
и тех, кто красоту увидеть жаждет.
Рембрандт: - О, Господи, ужель они начнут копировать точь-в-точь мои виденья?
Философ:
О. Рембрандт, Рембрандт, ты не прав ничуть,
Они вершить начнут свои творенья.
Через тебя - к себе, через себя - к тебе,
по кругу нескончаемой спирали,
Чтоб красота земли и чистота небес,
соединившись в полотне, не умирали.
Есть генетическая память на земле.
По ней наследственная связь передаётся
от поколенья к поколению людей,
которая во времени не рвётся.
Осмелюсь я сказать, что до меня никто
ещё не говорил, что в мире нашем
Генетика есть красота. Зато
кому не лень, трубят о мире падшем.
Она передаётся от души к душе
по импульсам сердечного биенья.
Не биология здесь царствует уже,
но только высший дух в своём предназначеньи.
Ты, Рембрандт, - ген бездонной чистоты.
Точней - твои холсты, оставленные миру.
Они есть неразгаданная тайна красоты,
Оркестр небесный и земная лира.
Один из первых живописцев в мире,
Ты, Рембрандт, человека на холсте
поставил между жизнью и нежизнью
в его суровой, пограничной немоте.
Ты - мученик не только светотени.
Ты - а Божий пульс над стонущей землёй.
Ты в живописи - экзистенции сверхгений
за триста лет до Сартра под луной.
Твой Авраам над телом Исаака
есть высшее, что может сотворить
любой художник от времён Адама,
вопрос решая "Быть или не быть?"
Конечно, "Быть!" Ответ здесь однозначен,
Поскольку он есть Заповедь Отца.
А "быть" и есть "любить". А это значит
творить добро до смертного конца.
И свет, струящийся от тела Исаака,
есть свет победы Логоса над Тьмой,
Победа Разума над Хаосом и Мраком,
во имя нашей Троицы святой.
По всхолмиям обугленной судьбы
не уходи в покой, но уходи в дерзанья
А мы с тобою рядом, рядом мы.
Я всё сказал, мой Рембрандт, до свиданья.
Рембрандт:
Одну минуточку, философ, погоди,
Как говорят у вас в России, "Охолонь!"
Хочу портрет тебе я подарить,
верней - набросок твой, что сделал я углём.
Философ: - Я не могу сей драгоценный дар принять
Рембрандт:
Прошу, философ, не перечить мне.
Моё лишь то, что не успел отдать
другому человеку на земле.
Философ принимает работу, низко кланяется и уходит.
Рембрандт:
Мне кажется, что путь его по жизни труден,
Но ангелы небес его хранят.
Он умирать сегодня будет
за правду завтрашнего дня.
Мир на таких, как он, стоит со дня творенья,
Он есть духовный кремень бытия!
О, если б он вошёл в мои произведенья,
каким везунчиком бы оказался я!
О, как несказанно я был бы рад,
И чтобы люди мне ни говорили,
Картину б я назвал "Кацура и Сократ",
Соединив в ней небыли и были.
О, Господи, я остаюсь с Тобой вдвоём
Я слеп и глух, и нету моих сил...
Ну что ж, пора и мне на встречу с большинством,
Что мог я сотворить - уже я сотворил.
Голос за сценой.
Практически забытый всеми и в сильной нужде, Рембрандт умер в 1669 году. Ему было 63 года. Место его захоронения точно неизвестно. Но похоронен он на амстердамском кладбище в Вестеркерке.
Звучит 32-ая соната Бетховена (Последняя)
Потсдам - Москва 2014 год
Илья Клейнер
